Денис Попов - Точка слома

–Вот это рыбу вы поймали! – радостно сказал Ошкин, немного убрав с лица мрак. – Это точно он?

-Лицо и все приметы сходятся – ответил Горенштейн.

-Тогда звони в Новосибирск, пусть присылают своего человека. Но если ты ошибся, то все проблемы на тебя ложатся.

-Я не ошибся, товарищ подполковник.

-Верю, поэтому и говорю: звони.

Летов почесал затылок. Ему казалось, что он уже видел этого беглеца, но мрачные мысли о том, что у него на глазах погиб бывалый мент и был ранен совсем молодой паренек, не давали мыслям развернуться с прежней силой. Когда Горенштейн вышел из кабинета, направившись в лабораторию, Летов подошел к старому стулу, на который Горенштейн бросил личное дело беглеца, взглянул на его фотокарточку и ужаснулся.

«Твою мать!» – прокричал Летов, положив фотокарточку обратно и бросившись в камеру.

Лихунова уже отмыли, забинтовали голову, посадив в КПЗ. Он сидел на нарах, опустив голову на руки, размышляя о том, что это конец. Убийства милиционеров ему не простят, а, значит и дороги до заветной Литвы не видать. Можно попытаться сбежать, но подходящего момента пока нет. Может при перевозке в город получится?..

Летов подбежал к двери камеры, показал охраннику свою ксиву и ворвался во внутрь. Лихунов поднял голову и усмехнулся своим распухшим и беззубым ртом.

Это лицо… это жуткое лицо – оно будто врезалось в память Летова, как и испуганные лица убитых им австрийцев. Правда, это лицо сильно изменилось с тех пор: грязь и засохшая кровь покрыла веснушки, которые были заметны на чистых участках его избитых щек, такой же злобный, ненавидящий все и всех взгляд абсолютно черных глаз, которые слезились от пыли, такие же черные и грязные волосы, и те небольшие шрамы на щеках, которые покрывали веснушки, а их в свою очередь покрывала толстая корка крови с прилипшей к ней пылью.

Я, я знаю кто ты – начал Летов, – уже закипая от ненависти. Я тебя помню, выродок. Дулаг №191, под Воронежем, октябрь 1942-го. Ты у нас на глазах людей расстреливал, прямо в затылок. Ты улыбался и им мозги вышибал, а потом нас заставлял их закапывать. Я тебя не забыл, шваль.

Лихунов усмехнулся и ответил: «Память, я смотрю, тебя не подвела. А вот мозги то подвели, видно, что у тебя шарабан уже не работает.

Летов зарычал, как тогда, в Вене, набросился на Лихунова, повалив его с нар и принявшись избивать со всей силы. Лихунов, поняв, что уже терять нечего, ударил в ответ, после чего перевернул Летова на спину и принялся душить, пока их не разняли ворвавшиеся в камеру конвойные. Лихунов получил еще пару пинков, а рычащего и орущего что-то невнятное Летова вдвоем вытащили из камеры.

Упав на холодный пол коридора, Летов завыл, как пес и согнулся словно лист бумаги. Картины войны, расстрел, сгребание мозгов в яму, лицо Лехи, его труп – все это крутилось в его голове, как волчок.

Когда Горенштейн с Ошкиным буквально прибежали к камере, конвойные уже стерли с сапог кровь, а Летов сидел на скамейке, куря папиросу трясущимися руками.

«Сергун, что с тобой?» – спросил Горенштейн, положив руку на плечо Летова.

Я знаю его – трясущимся голосом ответил Летов. – Я знаю этого нелюдя! Он у нас в лагере людей расстреливал, а я их закапывал. Я видел, как он мозги вышибал в упор, и улыбался при этом.

Ошкин и Горенштейн переглянулись и спросили в один голос: «Ты уверен?»

-Д…да, я не мог перепутать его хлебало. Я его навсегда запомню.

Втроем они зашли в камеру. Лихунов лежал на нарах, на полу была лужа крови.

–Встань, тварь – монотонно сказал Горенштейн. – Конвойные, в допросную камеру его.

Зарешеченное окно, темно-коричневый стол, черная лампа, чернильница, бумаги, в углу отдельный стол с печатной машинкой и писарь, пьющий чай – вот так выглядела допросная комната первомайского райотдела милиции. Лихунова усадили на стул, Ошкин прижался к стене у двери, конвойные встали позади стола, Горенштейн сел за стул, а Летов встал рядом.

«Ваше имя, год и место рождения, род занятий до перебежки к фашистам?» – начал Горенштейн.

-Лихунов, Илья Константинович – облизывая распухшую губу начал беглец, – 1911, Крым, помощник слесаря.

Послушай, тварь – вмешался Летов, – я знаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь! Таких мразей, как ты, стреляли еще в 45-ом. Какое твое настоящее имя, чьи документы ты стырил и куда делся настоящий Лихунов?

Уберите этого сумасшедшего, – ответил веселым голосом Лихунов, – он меня с кем-то путает!

Летов опять зарычал и опять набросился на Лихунова. Он повалил его со стула, вдавил голову в ледяной пол, а прутья спинки стула поломались от напряжения, исцарапав спину коллаброциониста.

Горенштейн попытался оттащить Летова, но он ногами сшиб капитана с ног. Конвойные сразу схватили Летова подмышками, подняли на ноги и потащили к двери, пока он не повалил и их: одному ударил коленом в живот, а второго оттолкнул к стене. Летов вновь бросился к избитому Лихунову, но на этот раз его с ног сшиб уже Горенштейн, а прибежавшие конвойные связали Летову руки ремнем и вытащили за дверь. Пока обезумевшее тело Летова тащили злобные конвойные к двери, он на всю комнату орал матерные слова и угрозы. Мат, желание «глаза тебе вырезать», «также мозги в упор вышибить и жрать их заставить» вылетали из уст обезумевшего опера, пока он не оказался за дверью, которую охранники плотно закрыли и встали на свое место. Горенштейн вытер кровь из под носа, выплюнув кровавую слюну и пустив несколько матерков в сторону закрытой двери, поднял Лихунова вместе со стулом и сел продолжать допрос.

Ошкин же, хромая, подошел к охранникам и сказал им: «Ребята, сами воевали, сами знаете, что такое война и когда у тебя на глазах убивают. Простите Летова и ни слова об этом случае. У Сереги нервы не выдержали, такого-то урода увидеть».

Охранники кивнули, а старший сказал: «Мы и не собирались, у самого брата расстреляли вот так в 41-ом, он политруком был. Сам бы так поступил, коли увидел расстрелявшего его».

Ошкин похлопал охранников по плечу и отошел в сторону. Допрос был продолжен, Лихунов сознался в убийстве Дворового и в том, что убивать пытался так, как рассказывали об убийствах «первомайского душегуба», чтобы «надуть» следствие.

…-Серег, я такого не ожидал от тебя, – начал Горенштейн, выйдя из допросной. – Это, конечно, останется только между нами, но не хватало еще, чтобы ты такое вытворил перед новосибирским офицером, который за Лихуновым приедет! Я все понимаю, может сам бы так поступил, но научись контролировать себя!

–Когда этот офицер приедет, – мрачно ответил Летов, – я ему дам список имен тех, кто видел, как эта сука расстреливала людей. Мы должны им доказать, что он виновен в массовых расстрелах!

-Я согласен. Но, если что, за убийство двоих милиционеров, ранение еще одного и оказание сопротивления при задержании ему и так четвертак светит. Расстрел то отменили.