Денис Попов - Точка слома

-Это дело чести, черт побери, доказать надо.

Горенштейн развязал Летову руки и отвел его в кабинет, где дал попить воды, оставив его составлять список фамилий.

Перед глазами Летова стояла та картина. Серое небо, холодный ветер, грязные и усталые люди, Леха, со слипающимися глазами и точные, одиночные выстрелы, которые заглушают крики и мольбу стоящих на коленях пленников. Он идет и стреляет каждому в затылок. Тела падают вниз и замирают в диких позах. И вот этот палач рядом, в нескольких комнатах, сидит и врет. Летов вспоминал лицо каждого и записывал имена. Вспомнил он пять имен: трое из его отделения и двое из соседнего. Кто из них выжил, а кто нет – Летов не знал, велика вероятность, что вообще никто, но попытаться стоит.

…Вскоре из Новосибирска прибыл майор МГБ. Он изучил протоколы допроса, фотографии задержанного, подтвердил, что это Лихунов и выразил благодарность Горенштейну, Ошкину и Летову. Когда майор уже готовился уезжать, Летов остановил его и, сильно волнуясь, сказал:

«Гр… товарищ майор, тут такое дело… я воевал и абсолютно уверен, что этот Лихунов расстреливал у меня в лагере людей. Я попал в плен 2 октября 1942 года, был отправлен в дулаг №191, где находился до 10 октября. 3 октября я лично видел, как этот урод расстреливал наших товарищей у нас же на глазах. Он был в форме унтер-фельдфебеля вроде. Я написал тех моих товарищей, которые тогда тоже находились в Дулаге и могут подтвердить, что он виновен».

Майор взял бумажку, пожал Летову руку и уехал. Как показалось бывшему старшему лейтенанту, майор об этом уже знал.

Глава 10.

«Я грешный человек, но объясните мне,

Как можно жить и не отбрасывать теней».

--В.Волков, «Грешный человек».

…-Какого хрена ты делаешь? – захлебываясь в крови сказал полупьяный человек, лежащий в луже крови на ледяной грязи.

Павлюшин в ответ лишь нанес еще один удар топором, окончательно добив его. Два похожих тела, от которых несло запахом спирта, лежали буквой «Г» в красных кляксах, по которым пробирался Павлюшин к их левым кистям. Вот сразу два трофея – их в одну баночку, для экономии.

Собаки гавкали где-то далеко, одинокий фонарный столб стоял во мраке и гнил, сопротивляясь порывам ветра. Мрак и темень покрыла этот участок земли между двумя пустыми сараями, в один из которых Павлюшин и затащил две своих новых жертвы.

… «Что теперь будем предпринимать? Не сидеть же молча?» – пробормотал Ошкин.

Ночь уже опустилась на город. Часы громко тикали, лампочка бросала свой яркий свет на стены кабинета начальника отделения милиции, ветер стучался в грязные окна и казалось, что они вот-вот выпадут, расколовшись на мелкие кусочки. Ошкин сидел в своем старом кресле, держа трость в холодной руке, а ногу вытянув вперед. Горенштейн сидел на стуле у стены, сняв фуражку и подпирая свое грязное, невыспавшееся лицо кулаком. Летов сидел рядом, одетый в более-менее чистое тряпьё, вдавливая больное лицо в больные руки – нервы еще шалили, в голове словно бушевал ураган, но нотки стыда за свои срывы уже простукивали в воспаленном сознании.

–Раньше, если в городе были убийства – сказал Горенштейн, – то мы проводили оперативный розыск трупов на территории. Ходили по городу и искали, иногда находили спрятанные тела где-нибудь в подвале.

Летов убрал руки со своего вымотавшегося лица и сказал: «Да, это верная мысль. Мобилизуем весь райотдел, можем привлечь людей из соседних отделов и прочесать район. В 30-е годы мы делили его на сектора и шли цепью, проверяя каждый закоулок».

–Про людей забудь – спокойно ответил Ошкин, – их найдем, можно вон, солдат мобилизовать. Главное все это делать быстрее, как можно быстрее. Идея хорошая, будем ее реализовывать. Горенштейн – ты отвечаешь за общий ход поисков, Летов – ты за северный сектор тогда, в нем больше всего убийств было, Кирвеса поставим ответственным за южный сектор, а дальше разберемся. Надо чтоб каждый при себе имел оружие, а поисковикам раздадим фонари, чтобы в подвалах и темных помещениях могли искать.

…Из отделения Летов с Горенштейном ушли в одиннадцать вечера. Ефрейтор довез их на «ХБВ» до засыпной коммуналки, а потом резко развернулся посереди улицы и рванул обратно к отделению, дабы оставить машину на ночь.

В комнате все пропахло табаком. Простыня и одеяло на койке Летова были скомканы и перевернуты, весь пол завален окурками папирос и пеплом, на столе уже ютилась целая армия пустых водочных бутылок, сургуч с которых беспорядочно валялся по углам.

«Ты не спишь что-ли по ночам?» – спросил Горенштейн, снимая с себя милицейский китель.

-В какой-то мере – спокойно ответил Летов, закуривая новую папиросу.

Вскоре Горенштейн ушел к Валентине, и Летов вновь остался один. Спать он хотел, но не мог: только закрываешь глаза, как перед ними начинают вставать какие-то дикие картины на черном фоне. Оторванные руки, лужи крови, летающие ящеры, жующие в пасти живых людей, деревья, наматывающие на стволы кишки и другие жуткие вещи. Все это очень ярко, словно нарисовано каким-то умелым художником на черном полотне темноты. Через какое-то время Летов засыпал, но ему сразу начинали снится дикие, жуткие кошмары, чаще всего та сцена в Вене: только после стрельбы все трое убитых Летовым оживали и начинали его медленно резать, выкидывая куски тела в окно. Заканчивался этот кошмар тем, что убитый Летовым мальчик проглатывал связку гранат и весь дом взрывался. Тогда опер резко вскакивал с койки и начинал или кричать, или носится по комнате, или валятся на полу, вырывая себе волосы, или же все вмете – так он пытался побороть страх. С криком уже было получше – после нескольких вопросов жителей Горенштейну о том, что творится в его комнате, Летов стал пореже кричать, словно осознание опасности криков проникало в его мозг во время даже самых жутких припадков. После трех дней такого ужаса Летов уже не мог спать: одна только мысль о том, что когда глаза будут закрыты он вновь будет видеть тех ящеров, поедающих налету людей, отбивала все желание даже задремать. Поэтому шел уже пятый день, как Летов ночью почти не спал, а курил, думал о деле, плакал, вспоминая прошлое, или отжимался. Однако случалось так, что посреди ночи он вспоминал какой-то момент из прошлой жизни, и после этого словно кто-то нажимал курок пистолета: Летов впадал в жуткое состояние, валился на пол, тоже начинал выть, кричать, а перед глазами стояли какие-то картины из прошлого. То школа, то смерть Лехи, то ранения, а иногда, совершенно неожиданно, опять эти ящеры или монстры будто бы врывались в яркие элементы прошлого. Когда припадок кончался, он еще отходил минут двадцать, не понимая, порой, где он и кто он, а потом, удивляясь тому, что, например, он может говорить. Все же примерно часам так к трем ночи Летов не выдерживал и засыпал, ибо организм без сна уже не мог; ужасные картины перед глазами были недолгими, а вот кошмары яркими и дикими. Поэтому на утро, даже после пяти часов сна, Летов чувствовал себя уставшим и разбитым, словно работал всю ночь, хотя работал лишь его мозг, изрыгая кошмар и ужас, окутывающий летовское сознание.