Андрей Воронов-Оренбургский - Пиковая дама – червоный валет. Том третий

С этими помпезными словами она протянула ему крохотный кружевной платочек и рассмеялась над его печально-влюбленным взглядом.

Алешка вскинул голову, точно почуял подвох. Подался было к Вареньке, но она остановила его, повелительно подняв руку, и вручила платок.

– У вас чай остыл, Алеша. Нет, не уважаете вы моих стараний.

Кречетов залпом опустошил чашку. Он устал от бессмысленной болтовни, где за ширмой расхожих фраз скрывалось самое обычное кокетство. Он хотел было поставить чашку на стол, но так и замер с нею в руке.

Бася все это время, широко открыв свои невероятно красивые глаза, завораживающе смотрела на него. Алексей попробовал что-то сказать насчет «вкусного чая», но осекся под прямым взором серо-голубых со льдинкой глаз. Пальцы его дрогнули – ручка чашки скользнула вниз, остатки чая окропили ковер.

– Ах ты… – сильнее конфузясь от своей неловкости пробормотал он. – Простите, ради Христа.

Но его извинение, казалось, не достигло девичьих ушей. Снежинская лишь чуть-чуть сузила глаза, продолжая выжидательно, со странным интересом смотреть на него.

«Вот черт, час от часу не легче… Чего она хочет? Чего добивается?»

– Варя, – невольно вырвалось из груди. – Ты, вы… право, так смотрите… – как можно ровнее сказал он и замолчал, чувствуя, как от ее молчаливой красоты у него напряглась шея. Но она лишь улыбнулась и вновь пристально посмотрела на него игривым взглядом лукавого ангела.

Алешка склонил свою русую голову, грудь замерла под белой рубахой, улыбка Баси стала еще нежнее, глаза томно полузакрылись.

– Ты что? – тихим, сдавленным голосом повторил Кречетов.

Но Варенька продолжала молчать. Затем, точно невзначай, с ее губ слетело:

– А ты что?

Кречетов сцепил пальцы, чувствуя себя круглым дураком. Слышно было, как стрекочут настенные часы за его спиной.

«Кретин, отчего молчишь?! Философ! Она же откровенно смеется над тобой! Скажи хоть что-нибудь! Онемел от счастья?».

Варенька неожиданно рассмеялась, порозовев щечками, и резко поднялась со стула. Медленно она почти вплотную подошла к нему. У Кречетова захватило дух, как если бы он летел в пропасть. Впервые так близко Варенька стояла от него! Двинь рукой – и она упрется в упругую полную грудь. Шелохни ногой, и колено коснется стройного девичьего бедра. У правой ключицы, там, где начинала свой гордый подъем грудь, у нее темнела соблазнительная родинка. Снежинская, похоже, знала силу этой родинки и теперь была в декольтированном платье.

Во рту у Алексея пересохло. Чашку мелко лихорадило. Перед глазами плавал туман. Ему вновь отчаянно захотелось схватить ее и прижать к себе крепко, насколько хватит сил, но он сумел удержать чудовищный в своей мощи инстинкт желания. Закусив втянутую мякоть щек, Алексей уткнул взгляд в тусклое серебро переплетов книг, затем глаза скользнули по спасительному роялю, что черным обелиском стоял у балконных дверей, – пустое. Каждый напряженный мускул ощущал ее близость.

– Еще чаю? – Она положила руку на его плечо.

– Думаешь? – Голос его стал низким и сиплым.

– Я всегда думаю! – Барбара с наигранной обиженностью топнула ножкой. – Советую и вам того же.

– Тогда… конечно, – как под гипнозом, согласился он.

Снежинская рисованно откинула голову назад и сверху вниз посмотрела на своего гостя.

– А может быть, вина?

– Быть может. – Алешка сглотнул застрявший яблоком в горле ком. – Как вам будет угодно…

– Тогда извольте поскучать в одиночестве. Только не надо поминутно поглядывать на часы, когда клянетесь в верности навек.

Она опять погрозила пальчиком и отошла: вместе с этим пришло освобождение и к оцепеневшему Кречетову. Он незаметно с облегчением вздохнул, будто сбросил с себя многопудовый груз.

Барбара задержалась, как рыбка у приманки, перед зеркалом в коридоре. Критически осматривая себя, она ловкими движениями взбила золотистые локоны на висках. С рафинированной манерностью качнула головой, давая должную оценку своей внешности. Расправила плечи, тем самым ярче очертила грудь и с победной улыбкой посмотрела в его сторону.

– Ах, любезный Алеша, а по кому теперь траур? Я как будто повода не давала. Я если ошибусь – то первая… – Она иронично дрогнула уголком верхней губки и с укоризной заметила: – Верьте мне, я не всякого приглашаю в свой дом.

«А я не ко всякой башмаки чищу!» – хотелось в унисон бросить ему, но он лишь вежливо кивнул головой, продолжая скрытно любоваться живой красотой линий.

Бася, всласть покрутившись у зеркала, качнула бедрами. Шпильки маленьких каблучков уверенно застучали по ясеневому паркету. В целом, она осталась довольна своим видом, но что-то и не устраивало. Возможно, белые рюши на платье?

«Да… ничего себе дефиле! – Алешка усмехнулся и зачерпнул чайной ложкой варенья. – Ох уж, эти барышни… с их вечными капризами и драмами внешнего антуража. Подумали бы, милые, хоть раз о своей голове!».

Все, тем не менее, складывалось недурно, и на лицо Алексея легла тень умиротворения. Юноша поднялся со стула, подошел к роялю. Инструмент широко зевнул и обнажил длинный ряд белых зубов с черными щербинами полутонов. Подмигнув им, он размял пальцы, которые привычно обнялись со старыми друзьями клавишами. «Виноват композитор, а бьют по вам, звонкие», – бывало, говаривал в шутку Митя.

Неожиданно, словно из небытия, рядом объявилась Барбара.

– О, да вы еще и музицируете, пан кавалер?

– Отчасти…

– Забавно! Что же, маэстро, порадуйте чем-нибудь, не томите.

Он с готовностью пододвинул к роялю два стула.

– Ты тоже играешь?

– Чепуха. Это Агнешка у нас подает надежды. Прошу.

Она села рядом. И опять так близко, что Кречетова затрусило.

Пальцы, словно ловцы за жемчугом, нырнули в черно-белую рябь. Он играл свое сочинение на стихи брата, играл с чувством, медленно погружаясь в мир грез. Мир светлый и солнечный, полный чудесных ощущений. И везде рядом была она – его Джульетта.

Пожалуй, так он не играл никогда: ни до, ни после…

Ах, если бы сейчас его слышал Митя! Он был бы поражен эмоциональной игрой младшего, его порывом и страстью.

В черном зеркальном отражении рояля Алексей видел ее: задумчивую, желанную, с влажным блеском в глазах…

Острый восторг шпагой проткнул Кречетова. Пальцев своих он не чувствовал. Точно блаженные, они сами находили путь. Плечи минуту назад были, и вот их нет. Спина, грудь – табачный дым. Дунь на них – качнутся и исчезнут. Сердца тоже не стало слышно. Оно устало биться, упало в ладони любви – не тревожьте! И только ноги, непослушные и тяжелые, якорем держали на приколе влюбленного Алексея, готового сорваться в любую минуту и полететь.