Андрей Воронов-Оренбургский - Пиковая дама – червоный валет. Том третий

Пронзительная любовь к жизни, ярче вспыхнувшая в тот миг, экзальтированная радость счастливого времени зародила в подсознании смутное до сего времени желание схватиться за какое-нибудь дело. И чтобы дело это было обязательно нужное, значимое, важное! Чтобы люди, соприкоснувшись с ним, искренне порадовались. И чтобы Варенька-то непременно жила этим делом и гордилась бы трудом его мысли и рук. И чтобы он сам, Алексей Кречетов, через это дело стал бы не одинок в своем мире, а наоборот, протянув открытые ладони к людям, почувствовал теплоту их ладоней. И чтобы в этом мощном родниковом потоке честности, отзывчивости друг к другу, были бы частички и Гусаря, и Чих-Пыха, и Гвоздева, и Дария, и Козакова, и Баси, и Дмитрия, и отца Никодима, и маменьки с батюшкой, и всех, всех людей на земле! И тогда, дружно взявшись за руки, они приняли бы в дар его мир гармонии, его живое, открытое сердце.

…Пальцы летели, продолжая свой бег, хватали аккорды октавами; пиано сменялось форте, аллегро – дольче, и вновь взрывалось фортиссимо.

Теперь звучал Моцарт. О, Музыка – источник радости и вдохновения людей! Верно говорят: «…Лишь ты способна пробуждать в народе хорошие мысли. Ты в большей связи с нравственными поступками человека, нежели чем обычно думают… Ты многомысленная и даротворящая! Мы можем вкладывать в тебя различные семена, смотря по строю своей собственной души. И лишь одно несомненно… ты – необыкновенно благородна, величественно глубока, и все: и скорбь, и радость, мечту и порыв, – решительно все превращаешь в чистое золото необычайно напряженной и в то же время спокойной красоты».

* * *

Смолкли последние ноты. Алексей встряхнул горячие пальцы. Глядя на свое вытянутое по горизонтали отражение в пюпитре, он задумчиво молчал.

Ему вспомнилось, как в детстве он яро доказывал Мите, что никогда в жизни не полюбит никакую девчонку. Старший брат тогда сидел на диване, стриг ногти и с ехидцей улыбался. Его подзуживавшие слова, как бандерильи пикадора, вонзались в протестующую, бурлящую от возмущения юную душу.

Алешка, словно брыкливый бычок, беспомощно норовил боднуть обидчика своими наивными клятвами. Тщетно.

Он припомнил, как Дмитрий, отложив ножницы, состроил крайне серьезную мину. Уткнул подбородок в венец ладоней. Брови его съехались в арку внимания. Но это была лишь маска. Маска снисходительности старшего к младшему. Глаза брата беззлобно смеялись…

И Алеша, раскусив это «предательство», позорно бежал под крылышко маменьки. Плакал на ее груди и ненавидел Митю. Ненавидел его глаза: внимательные, добрые и смеющиеся.

* * *

…Графин с вином был забыт. Кречетов не заметил, как его правое бедро исподволь прижалось к ее бедру. Варя не отодвинулась. Она молча сидела и вглядывалась в него. Он повернулся к ней. Их взгляды соединились. Так, впитывая и изучая друг друга глазами, они просидели около минуты. Грудь Алеши от переполнявших его чувств начала вздыматься. Пальцы конвульсивно шоркнулись о сюртук. Захотелось сказать что-то необыкновенно теплое, светлое… Он не решился. В густой бирюзе Басиных глаз он узрел немую мольбу. «Молчи, ради всего святого молчи, не надо никаких слов!» – красноречиво говорил ее взгляд.

«Святый Боже, что со мной творится? Я тону… я не в силах боле сдерживать себя. Прощайте… Простите… Я тону…» – тихими снежными хлопьями падали мысли.

Барбара покачнулась. Свежий аромат дыхания лизнул Алешу. В голове карусель: все поплыло; сплошное золотисто-белое пятно и две карминовые полоски губ, словно знак равенства. Он и сам не понял, как его руки коснулись ее плеч, заставляя откинуться Варю на спинку стула, так чтобы смотреть ей в глаза.

Как они очутились на софе, Алеша тоже не помнил. Руководствовался он исключительно голым инстинктом. Чувства, нервы были накалены. Брызни воды – зашипит. Однако разум его больше не ковыряли несуразные вопросы: «зачем?», «почему?», «как?». Опыт «корнеевской ночи», точно сон в руку, подсказывал ему верный путь. Но главное – он был искренне распахнут любимой, и взор его не метался испуганной птицей.

Не знающие покоя пальцы то тут, то там натыкались на обнаженное девичье тело: упругое, прохладное, гладкое…

Прижавшись щекой к груди, он услышал стук ее сердца: оно билось громко и часто, но сама Бася хранила молчание; глаза были закрыты, а щечки заливала алая краска.

– Варя, Варенька… – нежно шептали губы, душа трепетала от невозможности сопоставить себя и ее с данной реальностью.

Она продолжала молчать, и это обстоятельство даже радовало Алексея, потому как давало воображению новые перспективы и горизонты.

В комнате потемнело. За окном целовались предвечерние сумерки. «Сколько прошло времени? Час? Два? Три? Может быть, вечность?».

У Алешки в голове звездами вспыхивали и гасли мысли: «А если кто зайдет? – А пусть полюбуется! – отвечал внутренний голос. – Эх, косы русые и воля! Все боишься, братец? Печешься о нравственности и мнении общества? А чего мокрому дождя бояться? Брось маяться в своих душевных переливах. Белое, черное! Хватит! – осточертело!»

Кречетов приподнялся на руках. Посмотрел на Барбару. Та лежала тихо и спокойно, раскинув руки, словно спящая нимфа. Такая красивая, чистая, неотразимо влекущая, что Алексею даже стало не по себе. «Нет, нет, она не доступная, это все выдумки!».

Он с глубочайшей нежностью поправил подол ее платья, прикрыв стыдливо сдвинутый белый мрамор ног. Затем посмотрел на три крохотных золоченых крючка лифа: они были расстегнуты его же рукой.

Затаив дыхание, он бережно склонился и так же бережно коснулся ее губ, мягко раздавшихся под его поцелуем. Затем откачнулся и замер. Глаза Баси внимательно смотрели на него.

– Ты нежный, – тихо сказала она.

Помолчала и добавила:

– Вспыльчивый, но добрый. – Улыбнулась, блеснул жемчуг ровных зубов. – Пора… Скоро за мной зайдет гувернантка. Увы, таков был наш с нею уговор.

С распухшими губами, отчасти смущенные и растрепанные, как воробьи, они нехотя встали. Обнялись и, беспрестанно целуясь, подошли к зеркалу. Необходимо было остыть и привести себя в порядок.

Снежинская заметно волновалась – в глаза блеск тревоги. «Зернистая краснота щек, шеи, груди… Сбивчивое дыхание… Успеет ли все это сойти до прихода пани Ядвиги?»

Перед тем как раскланяться, Кречетов по наитию задержался у дверей.

– Бася, я не могу выразить словами, сколь приятно и лестно мне было с вами. Признаться, – Алешка покраснел ярче, – так и хочется, чтобы свидание с вами не прекращалось во веки веков.

– Благодарю вас. А почему опять на «вы»? – Она непринужденно тряхнула золотыми кудряшками. – С тобой тоже было хорошо, Алеша. Но таки вечность… Не слишком ли много? Ей-Богу, устанем. А позже надоест…