Алексей Климин - Акциденция

Эти мысли, странные, цепляющиеся за мелочи и, в общем-то, не свойственные мне в повседневности, вызвали такую же мысленную усмешку и понимание, что возникают они видно от того, что я так до сих пор и не смог в полной мере осознать, что все это – вокруг, теперь моя жизнь.

Но, что уж греха таить, со мной такое в последнее время случалось частенько. Даже в Ниженном, городе бурлившем людьми и событиями, я чувствовал себя как-то не у места – слишком для меня тихо и мирно все было и там, несмотря на настороженность, напряженность и сосредоточенную деловитость неглубокого еще тыла. И только налеты на промышленные районы, часто достающие и наши, жилые, кварталы, встряхивали меня. Но даже тогда, видимо по слабости тела, той боевой собранности в полной мере, что охватывала меня на фронте, я не ощущал.

Так что, чего уж говорить о слободе, городке и так тихом, а теперь и вовсе разморенном летней жарой.

Да, Ржев меня так до сих пор и не отпустил…

Тот февральский Ржев, с его залитыми по колено жидкой снежной грязью окопами, беспрестанной канонадой и, не то, что недосыпом, а каким-то постоянным брождением сознания на границе сна и яви. С яркими всплесками бодрости, когда накатывает момент действия, и провалами в черноту без всяких видений, если на минуту-другую все вокруг затихало.

От марта и вовсе почти ничего не осталось в памяти. И от того первого госпиталя, что находился, считай, еще на передовой. Где врач, чьи запавшие, в кровавых прожилках глаза только и помнились… да еще рык его на каждого, кто, входя в палатку, сильно отдергивал брезент и впускал внутрь поземку, а выпускал свет. Да, бои шли где-то совсем рядом, их звучание я тоже помню – оно вторило рычанию хирурга, а порой и заглушало его.

Потом урывками. Подвода, в которой трясло так, что даже блаженное забытье сбегало, оставляя наедине с болью. Нет, были еще холод, просто собачий, и дедок-возница в лохматой шапке. Он вроде всю дорогу причитал: «– Не помирайте только сынки, родненькие! Щас домчим до станции только…». А может и не он, потому как временами вспоминается и женский голос…

Впрочем, это могло быть позже… в поезде. Поезд точно был… тук-тук колес, равномерная качка под это, солома сырая, вонь от нее и горящая буржуйка, которую я видел, но дотянуться до ее тепла не мог. Теперь-то я понимаю, что если б я даже и дотянулся, да и сел бы сверху, все равно б не согрелся, потому как жар был во меня, и той печурки бы просто не хватило, чтоб перебить его.

Потом началась маета – помню, не помню, уже в Посадском госпитале. Сколько раз долбили кость? Два? Три? Надо все-таки хоть в выписку глянуть попредметней – что-то ж там начеркал старый Михаил Юрьевич, может и об этом упомянул. А то я вроде и вспоминаю – были моменты просветления… были, но вот сколько раз, так посчитать и не смог, как не напрягал память.

А вот утро, когда осознал себя полностью – хорошо улеглось.

Как отрыл глаза от того, что яркий свет бьет по векам. Помню, что распахнул их и сразу зажмурился, а второю уж попытку сделал осторожно – приглядываясь сквозь ресницы. Окно четко, как сейчас вижу – большое, с заклеенными крест-накрест стеклами, сдернутым на сторону брезентом вместо штор и газетка поверху прикреплена, как раз от того яркого солнца видно. Только вот щелочка сбоку возле самой рамы образовалась, и именно в нее тот слепящий луч, что потревожил меня, и попал.

Да, еще пить очень хочется и… по малому. А вот сил подвинуть голову совсем нет.

Но все ж, я кое-как умудряюсь ее повернуть. Рядом, через проход, кто-то лежит, укрытый с головой сероватой простынею, и дышит громко, с хрипом… кажется даже скрежещет зубами – простыня ходуном ходит. А дальше… да тоже кто-то лежит, а над ним женская фигура в белом склонилась.

Я, похоже, тогда или застонал, или завозился, женщина обернулась уже ко мне. Подхватилась, обошла тяжелодышащего, приблизилась… да вот, помню хорошо, что и не женщиной она оказалась, а сущей девчонкой – вчерашней школьницей. Личико худенькое, глаза на нем огромные, но губы упрямо сжаты, а руки, которые она потянула ко мне, красные – натруженные.

– Товарищ майор, вы наконец-то очнулись! Водички? Давайте… – и голову мне поднимает, и из чайничка, в котором заварку чайную делают, начинает меня аккуратно поить. – Вот сейчас попьете, и я Михал Юрича позову, он-то как рад будет, что в себя пришли вы!

А я, сам-то еле дышу, а девчонку вдруг так жалко стало, ей-то, птичке-невеличке, как оно тут… а потом вдруг понимание пришло, что я ж не только водички хочу… да-а, была проблема…

Но Михаил Юрьевич, как понял в чем затруднение мое, только рассмеялся довольно:

– Ну, раз о таком задумываться начал, то знать точно на поправку пошел!

Пошел, вот только шел-то еще долго… пока сел сам, потом на костылях ходить вновь учился, да и костыли те, после почти месяца лежки, в руки мне не сразу дались.

Это мимолетное воспоминание, видно помноженное на душно-сонливое марево окружающей меня обстановки, сбило внимание и я, перестав следить за больной ногой, шаркнул ею по полу. И, как всегда и бывает, именно в этот момент и в этом месте, под нее попалась фанерная заплата на паркете и я основательно споткнулся. Мысли о былом конечно тут же вылетели из головы, но вот нога решила еще и подвернуться.

Впрочем, мышечные реакции вполне уже восстановились, да и трость на такой случай в помощь имелась, но вот со стороны, наверное, это мое неуверенное действие выглядело достаточно убого:

– Ах, товарищ, что ж вы так?! – раздалось за моей спиной, и тут же я почувствовал, что меня подхватили под локоть.

Не то, что, если б я надумал действительно свалиться, эта нежданная опора меня бы удержала, но сам порыв был приятен… хотя и немного смутил. Потому, как рука, подхватившая мою, да и озабоченный возглас, были явно женскими.

– Благодарю, – выдалось естественно само, а взгляд метнулся вбок и вниз.

Ну да, как я и понял в первое мгновение, помощь, оказываемая мне, была хоть и своевременна, но не очень надежна – рост и телосложение моей «спасительницы» едва ли позволили бы ей удержать мужчину, выше ее на целую голову.

Но, повторюсь, сам порыв и забота были приятны, поскольку вздернутое ко мне миловидное личико порадовало искренним вниманием и полным отсутствием жалости во взгляде серых распахнутых глаз. Редкое сочетание чувств в молодой женщине, которая увидела слабость в обязанном быть сильным мужчине. Уж я-то это знаю – в последние месяцы накушался такого сполна.

Но не успел я поддержать свое «спасибо» улыбкой, как из раскрытой настежь двери, до которой я так и не дошел, раздался зычный окрик:

– Лизавета, что там случилось?! Что за шум?! Кто-то пришел, вроде дверь входная скрипнула?