АНОНИМУС - Дело Зили-султана

– Ты кто такой? – спросил я по-персидски – на это моих познаний в языке хватало.

Неожиданно для меня оборванец отвечал на очень недурном английском языке.

– Господин, меня преследуют власти. Прошу, не выдавайте, иначе меня казнят.

– Казнят? – удивился я. – Какое же преступление ты совершил?

Оказалось, нового знакомца хотели арестовать за то, что он бабид – приверженец религиозной секты, запрещенной в Персии. Ее основатель Баба был казнен, а секта рассеяна по всей стране. Однако отдельные его последователи продолжали исповедовать свой культ. Их объявили государственными преступниками за то, что они организовали несколько покушений на шахиншаха. Покушения провалились, но легче от этого бабидам не стало.

– Так ты, значит, враг шахиншаха? – строго спросил я.

Мальчишка отчаянно замотал головой.

– Нет-нет, я не бабид, – запротестовал он, – я суфий, мюрид тариката накшбандийя. Видите, на мне хирка.

– В хирку может вырядиться любой, – отвечал я, и мне почудилось, что мальчишка при этих словах вздрогнул. Но он тут же пришел в себя и снова страстно заговорил.

– Нет-нет, я не обманываю вас, верьте мне, господин! Если хотите, я прочитаю вам вслух любой зикр нашего тариката.

– Откуда ты знаешь английский? – полюбопытствовал я.

– Меня научил мой муршид, наставник.

– А он откуда знает?

Но ответить мальчишка не успел, потому что в окно заглянул Ганцзалин.

– Полиция ищет опасного преступника, – сообщил он. И, увидев моего незваного гостя, добавил, не изменившись в лице. – Кажется, мы его уже нашли.

Мальчишка скорчил отчаянную физиономию, повалился мне в ноги, хотя в тесноте тахтаравана это было крайне неудобно, и, дрожа, уткнулся головой в мой живот.

– Умоляю, не выдавайте!

Я глянул на Ганцзалина, прижал палец к губам и махнул рукой, показывая, чтобы он исчез. Догадливый мой товарищ убрал голову и стал гарцевать на своем муле с моей стороны, создав таким образом почти непроходимый живой редут. Мальчишка по-прежнему лежал, уткнувшись мне в живот, и только мелко дрожал. Это мне показалось странным, но я ведь не знал, что ему тут грозит. Возможно, его и впрямь хотят казнить, эти восточные деспотии гуманизмом не отличаются. Так или иначе, мы не будем тут сидеть целую вечность: я – уподобившись кенгуру, а он – кенгуриному детенышу.

– Будь добр, сядь по-человечески, – строго велел я.

Он немедленно сел, при этом на чумазом лице я не увидел страха, напротив, в глазах мелькали веселые искорки. Снаружи послышались голоса – заносчивые, кричавшие что-то по-персидски, и строгий, Ганцзалина, по-русски пытавшийся унять невидимых супостатов.

– Но-но, куда прешь? Его высокоблагородие отдыхать изволит! Осади назад!

Я не знал, что делать. Недоразумения с властями нужны мне менее всего, но и выдать мальчишку на верную смерть я не мог. Тем более на бандита и убийцу он совсем не походил. И я решил взять паузу и посмотреть, как дело пойдет дальше. Знаками я велел незваному гостю лечь на сиденье и набросил на него овечью шкуру, валявшуюся тут же.

Тем временем спор снаружи разгорался все жарче. Персы вопили что-то по-своему, Ганцзалин отвечал им по-русски. Конечно, начнись драка, слуга мой один отколотил бы обоих. Но такую роскошь мы себе позволить не могли, так что держался он со всем доступным хладнокровием. Вот, к слову сказать, у нас почему-то полагают, что азиаты невозмутимы. Тяжелое заблуждение, друзья мои. Если человек не показывает своих чувств, это не значит, что у него их нет. Внутри он может кипеть, и если вы перейдете границу, вся его ярость выплеснется на вас мгновенно и с самыми печальными последствиями.

Вопрос, однако, был не в Ганцзалине, а в том, насколько хватит хладнокровия у феррашей и не решат ли они пустить в ход оружие. В этом я уверен не был и решил все-таки явить миру свой солнцеликий образ.

Скроив физиономию насколько возможно важную и суровую, я выглянул в окошко.

– В чем дело, господа? – строго спросил я по-русски.

Мой мундир, значительный вид и общий гипноз, который производит на персов любая иностранная физиономия, смутили стражников. Унтер неуверенно залопотал что-то по-своему, но я не собирался входить в его положение.

– Будьте любезны освободить дорогу – сказал я ему – на этот раз по-английски.

Слияние в одном человеке сразу двух великих держав привело стражников в трепет. Унтер молча застыл вместе с лошадью, не зная, что предпринять. Нижний чин еще пытался заглянуть в окошко с другой стороны, но тут на его пути встал верный Ганцзалин. Он так ловко управлял своим мулом, что все время путался под ногами у полицейского. Тот попробовал объясниться с ним на пальцах, тыкал рукой в сторону тахтаравана, но Ганцзалин упорно его не понимал. Знание, разумеется, сила, но от незнания иной раз пользы гораздо больше.

Думаю, ферраши ретировались бы, несолоно хлебавши, но все дело испортил караван-баши. Глупый туземец, видя, что мы не можем объясниться по-персидски, решил нам помочь. Подъехав, он объявил, что господин, то есть я, говорит по-тюркски. Унтер ужасно обрадовался и тут же перешел на тюркский. Метнув на глупого погонщика грозный взгляд, я вынужден был вступить в беседу.

Унтер заявил, что они гонятся за опасным государственным преступником, дела которого способны затмить собою солнце в ясный день.

– А при чем же тут я? – голос мой звучал весьма высокомерно.

Унтер отвечал, что злонамеренный и подобный гадюке злоумышленник мог незаметно для моего орлиного глаза проникнуть в мои благоуханные покои. Если его не обнаружить вовремя, он вполне способен покуситься на мою благословенную и охраняемую Аллахом жизнь.

– В моих благоуханных покоях нет никого, кроме меня, – отвечал я сурово. – Более того, ни один злоумышленник не мог в них проникнуть, пока я здесь.

Унтер, однако, сказал, что все-таки вынужден будет по долгу службы провести осмотр моего тахтаравана. Выражался он теперь куда менее цветисто, и я понял, что ситуация осложнилась. В глазах у его помощника-тролля зажглись злобные огни. Как уже говорилось, нам ничего не стоило избавиться от обоих феррашей, но сделать это на глазах у целой толпы дервишей и черводаров было совершенно невозможно. Однако и отдавать мальчишку этим дуракам я был не намерен.

– Послушайте – сказал я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно более внушительно, – я – ротмистр русской гвардии. Это звание соответствует вашему генералу (я не слишком-то и приукрасил, как выяснилось позже, от русского ротмистра до персидского генерала часто один шаг). Я здесь для исполнения чрезвычайно важной государственной миссии. Я не имею права показывать вам, что я везу в своем экипаже. Но могу заверить, что ничего запрещенного тут нет.