Александр Руж - Зов Полярной звезды

Сейчас перед ним сидел как раз такой заключенный, к которому требовался особый подход.

– «Вадим Арсеньев», – прочел Филипп Демьянович с обложки досье, как будто впервые знакомился с делом (оно, конечно, было уже внимательнейшим образом изучено). Выверенным движением раскрыл папку и вынул из нее номер краковского «Иллюстрированного курьера», развернул на статье с портретом волосатого страшилища, иронически сличил. – М-да, неузнаваемы…

– Что поделаешь, пришлось постричься и побриться, – отозвался заключенный. – Понимаю, что так колоритнее, но нельзя же было появиться в приличном обществе огородным пугалом.

Филипп Демьянович отошел к окну и, скрестив руки за спиной, посмотрел на заросший желтеющими деревьями двор. Аристократический особняк на Большой Лубянке, в котором находилась Московская губернская чрезвычайная комиссия, не далее как год назад переименованная в Главное политическое управление, окружала ажурная ограда, а столбы ворот и вовсе походили на памятники – высокие колонны-постаменты, увенчанные не то вазами, не то амфорами… не очень Филипп Демьянович разбирался в архитектурно-скульптурных ухищрениях. Зато ухищрения человеческие были ему ох как знакомы.

Он волчком развернулся на каблуках и вперил в допрашиваемого свои могильно-черные зрачки.

– Вы думаете, я поверю всей этой белиберде? – прошипел по-змеиному, для пущей острастки, и смял газетный лист в скрипучий ком. – Восемь лет под землей… Не держите меня за идиота! Признавайтесь лучше, с какой целью вы заброшены сюда польской разведкой!

Такой поворот не стал для Вадима неожиданностью.

– Не слишком ли курьезная у меня легенда для р-разведчика? – парировал, стараясь сохранить хладнокровие. – Для внедрения в Советский Союз следовало придумать что-нибудь более правдоподобное.

– А если на этом и строился расчет ваших хозяев? Правдоподобные истории, как правило, банальны, мы таких раскусываем пачками. А тут – что-то нетривиальное, наделавшее шуму… Подумали, наверное, что не посмеем мы тронуть эдакую знаменитость. А мы посмели! Что на это скажете?

– Скажу, что черные начинают и ставят мат в пять ходов.

Филипп Демьянович оторопел. Он не сводил глаз с Арсеньева, а тот смотрел прямо на него, не отворачиваясь и не мигая. И когда успел прицелиться к доске, да еще позицию обмозговать?

– Вы играете в шахматы?

– Поигрываю… Первый ход – конем на аш-пять.

Филипп Демьянович склонился над доской.

– Но это абсурд! Я делаю рокировку и увожу короля в безопасное место. Вам угрожает вилка.

– Я жертвую одну за другой две фигуры, зато вскрываю вашу защиту…

В быстром темпе они обменялись несколькими ходами, и Филипп Демьянович уверился, что белый король зажат в углу и обречен.

Что особенно удивило – Арсеньев ни разу не посмотрел на доску, играл вслепую. Филипп Демьянович проверил, не висит ли перед ним зеркало или какой-нибудь блестящий предмет, в котором отражается стол. Но подследственный сидел, упершись глазами в древние ходики, без стекла на циферблате, с позеленевшим маятником, мерно отсчитывавшим секунды.

– Вы играете чертовски хорошо! И для вас это еще один минус.

– Почему?

– Не станете же вы убеждать меня, что тренировались в подземелье? В полной темноте и без партнеров.

– Мне нужно было чем-то занять мозг, чтобы не тронуться р-рассудком. Сначала увлекся вычислениями, научился быстро и без ошибок перемножать четырехзначные числа. Но это показалось мне однообразным, тогда я вылепил из р-размоченных сухарей шахматы и стал играть. Однажды мои шахматы съели крысы, и новые я делать поленился, стал р-разыгрывать партии мысленно… все р-равно к тому времени на складе уже не было света…

Филипп Демьянович сел за стол, сердито полистал папку.

– Вы жалуетесь на амнезию, и вместе с тем у вас феноменальная память!

– Это память иного свойства. Я склонен полагать, что моя голова нарочно впитывает все это, – Вадим небрежно махнул рукой в сторону шахматной доски, – чтобы заполнить пробелы, которые образовались после того, как я напрочь забыл свое прошлое.

– Ну хватит сказок! – оборвал его товарищ Медведь и нажал кнопку электрического звонка. – Я вас выслушал и вижу, что правду вы говорить не хотите. – Исподлобья зыркнул на вошедшего конвойного: – Увести!

Вадим безмолвно поднялся со стула и вышел. Конвойный, гремя сапожищами, последовал за ним.

Когда дверь закрылась, Филипп Демьянович подошел к ширме в дальнем углу кабинета и отдернул ее. За ней обнаружилась еще одна дверка, совсем небольшая. Она приотворилась, и из соседних служебных апартаментов шагнул человек с высоким лбом и колючими проницательными глазами. Его лицо претендовало бы на привлекательность, если бы не жесткий излом губ.

Это был член коллегии ГПУ и по совместительству начальник Особого отдела Генрих Ягода.

– Все слышал? – спросил Филипп Демьянович.

– Дословно.

– И что скажешь?

– Хитер, шельма! В расход его… чего тут сопли жевать?

– А не перегнем ли палку? Опять же газеты о нем писали… – Филипп Демьянович тронул пальцем скомканный номер «Иллюстрированного курьера». – Что скажет мировая общественность?

Ягода засунул руки в карманы форменных брюк, покачался, переступая с носков на пятки.

– С каких это пор ты стал миндальничать, Филипп? Забыл, что в стране творится? Мы еще два месяца назад громили банды Пепеляева на Дальнем Востоке! На нас весь мир точит зубы: и англичане, и японцы, и поляки… Знаешь, сколько всякой шушеры они каждый день к нам забрасывают!

– Знаю, – вздохнул Филипп Демьянович. – Не надо со мной политинформацию проводить, сам ученый.

– Ну а коли знаешь, то и делай выводы. Что касается мировой общественности, то она про этот экспонат из кунсткамеры давным-давно забыла. Ее сейчас больше ультиматумы Керзона да речи Кулиджа волнуют. А вообще… он проходит по твоему отделу, так что я тебе не советчик.

Ягода удалился к себе в кабинет, оставив коллегу наедине с сомнениями.

Но сомневался Филипп Демьянович недолго. Прикинув так и эдак, он взял со стола ручку, макнул в чернильницу и поверх папки с делом Арсеньева размашисто начертал: «РАССТРЕЛЯТЬ».

Несколькими метрами ниже кабинета товарища Медведя, в подвалах дома на Большой Лубянке, размещались камеры предварительного заключения. В одну такую камеру Вадима Арсеньева отвели после допроса и замкнули на все запоры, как узника необыкновенного и малопредсказуемого. Свет зажечь не удосужились, оставили в темноте, чему он был рад, так как это позволило отчасти погрузиться в привычную среду и забыть, где и в связи с чем он находится.