Анна Шехова - Счастливый покойник

– Это она вам говорила? – не удержался от вопроса Феликс Янович.

– Нет, я ее пока не видал, – покачал Кутилин головой. – Она как про смерть отца узнала – так чуть в обморок не грохнулась. Слегла и не встает. Так, во всяком случае, мачеха сказала.

– А сама мачеха, стало быть, покрепче будет? Держится? – хмыкнул Феликс Янович.

– Гривова? Ну, Варвара Власовна – женщина недюжинного здоровья. Крепкая как сосна и упрямая как черт. Когда вопросы задавал – накинулась на меня, как фурия! Чуть не растерзала. А сама – ни слезинки, между тем.

– А почему накинулась-то? – удивился Феликс Янович.

Половой принес чай. Дождавшись, пока мальчишка уберется подальше, Кутилин понизил голос.

– Да не верит, что муж с собой покончил. Кричит, что убили.

– Я даже догадываюсь, почему, – медленно и словно нехотя сказал Колбовский.

– И почему же? – Кутилин прищурился и оставил стакан.

– Он был слишком счастлив, чтобы покончить с собой, – задумчиво протянул почтмейстер.

Двухэтажный основательный дом Гривова стоял на Ка-й улице, прямиком выходящей на рыночную площадь. На первом этаже, как водится, размещалась лавка, где торговали высококачественным сукном и прочими тканями. Несмотря на страшную новость, лавка была открыта, и через окно был виден стоящий за прилавком бледный и мрачный Тит Васильевич, управляющий Гривова. Видно, несчастная вдова все же не настолько страдала из-за смерти мужа, чтобы застопорить семейное дело. Обойдя дом с другой стороны, Феликс Янович позвонил у дверей. Не прошло и минуты, как ему открыла белая как молоко горничная Глаша.

– Ох, Феликс Янович, – обрадованно выдохнула она, словно явление начальника почты могло что-то изменить, – как же хорошо!

– Чего же хорошего, душечка? – искренне удивился Колбовский.

– А барыня только-только вас поминала, а вы уже и явились, – пояснила Глаша. – Говорила, что, мол, если кто-то и способен понять ее, так это вы.

Озадаченный Колбовский прошел за Глашей в гостиную, где ему навстречу едва ли не с распростертыми объятьями кинулась Варвара Власовна.

– Феликс Янович! Голубчик! Вы – мой ангел!

Колбовский, которого даже в детстве никто, включая его добрейшую матушку, не называл ангелом, почувствовал себя не в своей тарелке и уже начал жалеть, что явился.

– Я, собственно, услышал… И хотел выразить свое соболезнование, – неловко начал он, но Варвара Власовна, не слушая, продолжила.

– Вы скажете им! Скажете, что я не сошла с ума! Вы – мое спасение!

Феликс Янович внимательно посмотрел на купчиху. Вторая жена купца Гривова Варвара Власовна в свои неполные тридцать лет выглядела такой же гладкой и налитой, как осенняя груша. Она явно была в гневе и смятении, но ее круглые голубые глаза смотрели абсолютно ясно – в них не мелькало ни капли безумия, которое было бы простительно женщине, нашедшей своего супруга в петле.

– Вы скажете им, что я права!

Феликс Янович смущенно кашлянул.

– Сударыня, кому я должен это сказать?

– Кутилину, капустная его башка! – сердито ответила госпожа Гривова, и Колбовский отметил, что гнева в ней, похоже, куда больше, чем скорби. Впрочем, он был уверен, что для натур, подобных Варваре Власовне, раздражение и гнев были единственным дозволенным способом скорби.

– Кутилину и полицейским солдафонам! – повторила Варвара Власовна. – Они уверены, что я от горя сошла с ума. А я говорила и повторю! Не мог! С какой бы стати?!

– Вы имеете в виду, что ваш супруг не мог покончить с собой? – Колбовский, наконец, понял суть дела.

– Само собой, – вздохнула Варвара Власовна.

Ее пылкий гнев угас так же быстро, как разгорелся. Она устало опустилась в кресло и указала Колбовскому на соседнее. Он присел, внимательно разглядывая вдову. Варвара Власовна была одета в черное глухое платье и черный кружевной чепец. Единственным ее украшением было скромное венчальное кольцо. Впрочем, как помнил Колбовский, Варвара Власовна никогда не была любительницей нарядов. А может, и была когда-то, но с таким мужем, как Гривов, приходилось на ходу учиться бережливости. Купец был известен своей въедливой мелочной скаредностью. Феликс Янович вспомнил слова Кутилина о том, что дочь Гривова жила как у Христа за пазухой, и невесело улыбнулся. Между тем Варвара Власовна взяла себя в руки и вспомнила об обязанностях добропорядочной хозяйки.

– Прошу меня простить, – немного смущенно сказала она, разглаживая подол платья белыми ухоженными пальцами, – я так потрясена, что совсем забыла спросить. Хотите чаю? Или… может чего покрепче? Ах да, вы же совсем не пьете!

Варвара Власовна с легкой досадой махнула рукой. И лишь мгновение спустя Колбовский сообразил, что госпожа Гривова не столько хотела угостить гостя, сколько сама выпить чего-нибудь покрепче. Но приличия не позволяли ей делать это среди дня, да еще и в одиночку. Не дай бог пойдут пересуды…

– Пересуды уже и так пойдут, – рассудительно сказал Феликс Янович, – этого не избежать, как ни крути. Потому вы совершенно зря отказываете себе в маленьком послаблении.

Варвара Власовна усмехнулась.

– А вы, как всегда, наблюдательны, – покачала она головой и звякнула в колокольчик. Явилась подавленная Глаша, которая получила распоряжение насчет чая. Отпустив служанку, Варвара Власовна открыла маленький шкап, стоявший тут же в гостиной, и извлекла небольшой графинчик с рубиновой жидкостью.

– Может, все-таки попробуете? – обратилась она к Колбовскому, доставая вслед за графинчиком стопки. – Это рябиновая настойка. Я сама делаю. Петр Васильевич ничью иную и в рот не брал…

При упоминании супруга рот ее скривился, и она поспешно отвернулась. Булькнула наливаемая жидкость, и Феликс Янович из деликатности отвел глаза. Варвара Власовна вернулась с маленьким стаканчиком и снова опустилась в кресло.

– Почему вы решили, что я могу вам помочь? – с ходу перешел к делу Колбовский. – Прямые вопросы ему давались трудно, а потому он и спешил их задать, чтобы не погрязнуть в ненужном словесном мусоре. Феликс Янович прекрасно понимал, что любые соболезнования и причитания будут сейчас отвергнуты госпожой Гривовой как бесполезные.

– Вы помните, как давеча принесли нам то письмо? – вопросом на вопрос ответила Варвара Власовна.

– Из Саратова? Да, конечно, – кивнул Колбовский. – Петр Васильевич, помнится, крайне обрадовался ему.

– Не то слово, – мрачно кивнула Гривова и глотнула настойку. По комнате пополз терпкий рябиновый запах с горчинкой – аромат сентябрьских закатов.

Колбовский хорошо помнил вчерашнюю доставку письма. Гривов, похоже, дожидался его. Он почти выхватил конверт из рук почтальона и тут же в полутемной прихожей разорвал его. Несмотря на тусклый свет керосинки, Феликс Янович ясно увидел выражение облегчения и радости, которые разлились по лицу купца. Обычно угрюмый, Гривов был скуп даже на безвкусно вежливые улыбки, которыми, как и разговорами о погоде, принято обмениваться в приличном обществе. Именно поэтому Феликс Янович был поражен увидев столь неприкрытый восторг на лице адресата. Купец с довольной ухмылкой глянул на почтальона, и, видимо, сообразив, что перед ним человек абсолютно посторонний, поспешил отвернуться. Затем взяв себя в руки, но все еще сияя как начищенный пятак, снова оборотился к Колбовскому и сделал совсем уж небывалое.