Анна Шехова - Счастливый покойник

Слухи о том, что Петра Васильевича Гривова убили и у полиции есть к тому верные доказательства, ожидаемо разлетелись по городу со скоростью и шумом нахальных голубей. Возвращаясь вечером того же дня домой, Феликс Янович надеялся, что Авдотья уже ушла и не станет донимать его ни расспросами, ни рассказами. Однако эта надежда не была столь уж решительной и, конечно же, не оправдалась. Авдотья штопала чулки при свете керосинки, сидя на кухне и весело напевая себе под нос. Встретив Феликса Яновича, она тут же высыпала на него весь ворох дневных новостей, где правдивая информация мешалась со сплетнями, как горох с чечевицей – разобрать без лупы не всегда было возможно. Авдотья почему-то была свято убеждена, что ему, как начальнику почты, необходимо знать как можно больше о том, что происходит в городе. Со временем Феликс Янович смирился с ее привычкой и научился слушать вполуха.

Весь город жужжал, дважды за день взбудораженный шокирующими новостями. Сначала пришла весть о самоубийстве Гривова, во что никому не верилось – купец всю жизнь был человеком, который сам может любого свести в могилу. Последовавший вслед за тем слух об убийстве вызывал уже больше доверия. И, конечно, на рынке помимо картошки с капустой нынче в ходу были и версии того, кто убийца.

Авдотья была убеждена, что убил Гривова собственный сын, но все ее доказательства сводились к тому, что она это «чует сердцем».

Ночью Феликс Янович спал беспокойно – его все время мучило ощущение того, что он что-то не заметил или забыл. Во сне это чувство принимало форму кошмара – ему снилось, что порыв ветра вырывает из его рук письмо, которое он должен срочно доставить важному адресату. Почтмейстер бежал за письмом, которое весело крутилось волчком у самой земли, и проклинал себя за неосторожность. Зачем он только вообще достал его из сумки посреди городской площади? Здесь же всегда гуляет ветер – беспардонный нахал, срывающий шляпы даже с благородных дам, решивших пройтись пешком. Письмо летело совсем рядом, но никак не давалось в руки, а меж тем Феликс Янович начинал задыхаться от усталости. Совсем перед рассветом ему мерещился голос Машеньки, которая в чем-то ласково его укоряла, и он понимал, что потерянное письмо связано с ее судьбой, ее жизнью…

Проснулся Колбовский почти на час раньше обычного времени. Возблагодарив Бога за то, что Авдотья еще не пришла, он вышел на кухню и умылся холодной водой, обжигающей и отрезвляющей. Быстро одевшись в мундир и избегнув завтрака, Феликс Янович отправился на службу.

Утро выдалось почти студеным – октябрь впервые напомнил о грядущей зиме. Лужи после ночного дождя теперь подернулись хрупкой ледовой корочкой. Земля сладко похрустывала под ногами, а дыхание слабого ветра слегка обжигало щеки. Стыдливый рассвет еще только занимался, и город тонул в сиреневом полумраке, скрывающем детали и подчеркивающем формы. Феликс Янович шел быстрым решительным шагом. Кивнув на ходу дворнику и фонарщику, он пришел в контору ровно без четверти семь утра, на полчаса опередив свою вечную соперницу Аполлинарию Григорьевну. Когда телеграфистка пришла, он уже сортировал почту, пришедшую накануне.

День тянулся бесконечно долго: Феликсу Яновичу казалось, что еще никогда добровольные обязанности почтальона не были столь утомительны. Зная об его близком знакомстве с урядником, в каждом доме, куда он приходил с корреспонденцией, его пытались расспросить, кто же нынче ходит под подозрением и как далеко продвинулось следствие? Колбовскому всегда было сложно отказывать людям в разговоре. Как мог, он пытался отшутиться, однако же дамы местного общества отличались особой настойчивостью, когда речь шла о двух вещах – замужестве их дочерей и удовлетворении их любопытства.

Едва дождавшись окончания служебного времени, Феликс Янович тут же направился в здание окружного суда, где располагался кабинет урядника.

Кутилин пребывал в еще худшем расположении духа, чем накануне. Раздражение сменилось тоской, что было плохим признаком. Безнадежно взглянув на приятеля, возникшего на пороге кабинета, Кутилин сделал короткий приглашающий жест рукой и отошел к окну. Колбовский вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Алиби! У всех есть чертово алиби! – буркнул Кутилин. – Не подкопаешься!

Как выяснилось, вечер убийства Варвара Власовна провела на собрании благотворительного общества, откуда вернулась уже за полночь. Слова вдовы подтвердила хозяйка вечера, госпожа Крыжановская. Сын Гривова Федор уже две недели как находился в отъезде и прибыл в город только сегодня, к похоронам. А дочь Ульяна была на вечерне в церкви Успения Богородицы. Горничная Глаша ушла в восемь, а потому к Гривову, который сидел один дома, мог пожаловать кто угодно. В том числе и сообщник любого из наследников, поскольку ни хрупкая Ульяна, ни крепкая Варвара Власована в одиночку при всем рвении не могли бы вдеть Петра Васильевича в петлю. Купец был крупным, тяжеловесным мужчиной с сильными медвежьими руками.

– Вы не переживайте, Петр Осипович, – сочувственно сказал Колбовский, выслушав все жалобы приятеля. – Оно образуется. У меня есть тут небольшая идея…

Кутилин с надеждой посмотрел на него. Урядник знал о тайной слабости Феликса Ивановича, об его незаметной для окружающих тоске и мучительной жажде справедливости, которая и толкала его с головой в подобные дела.

Десять лет назад он был тем самым урядником, который в какой-то момент поверил безумным россказням тщедушного почтового служащего о трагедии, случившейся с купцом Ружниковым и его дочерью Марией. Именно Кутилин, не отличавшийся особой наблюдательностью сам, но дотошный и чующий ложь, настоял тогда на расследовании. Об окончании того дела в московской полиции вспоминать не любили, как не любят вспоминать о пожарах и эпидемиях, регулярно случающихся в бедных скученных кварталах. Есть вещи, которые благополучный обыватель хоть и замечает, но столь же быстро вытесняет за околицу памяти, ибо тогда вкус утки с черносливом, поданной на обед, будет уже не такой сладкий, а вечер в уютном семейном кругу перестанет создавать чувство безопасности. И Кутилин тоже не любил думать о деле Ружникова, потому что столь неприятных историй в его жизни, несмотря на многолетнюю службу, было немного. Но с тех пор он проникся уважением и доверием к способностям почтальона. Говорить об этом меж ними было не принято, но по молчаливому уговору Феликс Янович регулярно захаживал в гости к Петру Осиповичу и слушал его рассказы о служебных делах. На одной из таких первых встреч Колбовский с его врожденной деликатностью осведомился, не нарушает ли господин Кутилин служебную тайну, посвящая его в подробности расследований? На что Кутилин с грубоватой прямотой ответил, что нарушение служебной тайны ради пользы дела грехом не считается. «Начальство не узнает, а Господь поймет!» – сказал Кутилин, перекрестившись в сторону церковных куполов, видневшихся в окно его гостиной.