Сергей Лушников - Излом

И где-то здесь, среди всего этого засеянного царства, лежал совсем еще юный парень, мальчишка даже, который уже не сумеет насладиться всеми прелестями жизни. На душе как-то сразу стало тяжело, словно кто-то невидимый сдавливал меня так, отчего мое дыхание стало прерывистым и глубоким.

Впереди замаячила полевая сторожка – ветхое зданьице, построенное на скорую руку, на сезон полевых работ. Мы подъезжали, и я вмиг почувствовал, как в машине зависло напряжение. И не только у нас с Тарасенко, но и видавшего многое нашего водителя – Филиппова, прошедшего войну, смотря смерти прямо в глаза.

Проводник сбавил ходу, а затем и вовсе остановился около сторожки. Так же ловко соскочил с велосипеда, как и, запрыгнув на него, он, взмахнув рукой вперед и проследив за его жестом, мы заметили на арбузном поле одинокую фигуру. Со стороны казалось, что человек замер, как-будто вкопанный; никаких движений, даже в нашу сторону. А ведь ему было слышно, что подъезжают машины. Вид смерти так заворожил? – подумал я, покидая уютное и такое теплое, насиженное сиденье «Волги», навстречу прохладному, еще пропитанному туманом воздуху, проникающему сквозь наши одежды. Съежившись от подкараулившей нас утренней свежести, я пошел к месту, где как я понял и был обнаружен труп сына председателя колхоза «Светлый путь».

Каждое место, где совершилось убийство, для меня было некой особенной зоной. И название ей – зона смерти. Изолированная область, которая же конечно в моем восприятии отличалась от окружающей среды. В ней – в моей воображаемой зоне смерти, существовали невидимые границы, которые пересекались с линиями жизни – еще пульсирующими, не успевшими полностью отойти в тот – иной мир, о котором так часто говорят, когда умирает человек. Для меня она была еще эфемерной, ощутимой, только протяни руку и вдыхай то особое амбре, которой так насыщена смерть.

Загорелое тело сразу бросалось в глаза, еще задолго до того, как мы к нему подступили. Оно – тело, казалось чьим-то нелепым розыгрышем, находясь среди налитых, темно-зеленых арбузов, покрытые каплями росы, отчего они казались бутафорскими, словно сделанные из папье-маше, ну прямо привезенные из отдела игрушек.

Я обернулся и посмотрел назад. Мои коллеги шли врассыпную, словно прочесывали поле. Кинологи вели на длинных поводках немецких овчарок, которые, странное дело, почему-то молчали. Обычно они лаяли и показывали свой характер. Но не в этот раз. Тишину нарушала тихая ходьба, и едва различимый шепот.

Мы подошли к телу и обступили его, создавая полукруг. Поза парня была какой-то неестественной. Голова лежала прямо возле арбуза, касаясь об темно – зеленую кору ягоды. Затылок парня был выстрижен, так как диктовала нынешняя мода. Мне удалось рассмотреть большое родимое пятно у правого уха. Левая рука была заложена под тело. Нагое тело. Правая же вытянута вперед, словно последнее, что хотел сделать парень, так это попытаться схватить клочок земли, судя по тому, как были сжаты его пальцы.

Левая нога чуть согнута, правая лежала ровно вдоль тела. Пятки чистые, без какого-нибудь намека на то, что весь путь он преодолел босиком. Вокруг тела я не увидел никаких видимых следов.

Но поражало не это, а, то, что сразу повергло, и не только меня одного, в настоящий шок. От всего увиденного по телу побежали мурашки, хотя на своем веку мне удалось повидать не мало. Все тело парня было усыпано пшеницей. Мелкой – зернистой, канареечно-желтого цвета. Особенно резко зерна выделялись на белых, не покрытых загаром ягодицах. А вот увиденная следующая картинка была настолько грубой и одновременно пошлой, нелицеприятной, что хотелось поскорее ее забыть и выкинуть из своей памяти навсегда.

В анальном отверстии парня торчал кукурузный початок. Очищенный от листьев, как будто тот, кто это сделал, готовился специально, пытаясь таким образом унизить парня. Мои мысли разбросались по углам, и чтобы привести себя в порядок понадобилось около минуты. То же самое происходило и с Тарасенко, смотревший на голое тело парня так долго, словно он подвергся гипнозу.

И отвернувшись в сторону, мне не сразу удалось вытеснить из своего восприятия запечатлевшую мизансцену: тревогу на лице полковника, недоуменные взгляды коллег, кинологов, поскуливание собак у их ног, топтание на месте экспертов, косившиеся на Тарасенко, ожидающие команду, готовые приступить к своей работе.

И лишь отвернувшись в сторону, я заметил фигуру сторожа, затаившегося чуть в стороне от нас. Ему было достаточно того, что он оставался наедине с телом парня, подвергнув себя, пожалуй, страшному испытанию.

Вид у него был одновременно встревоженный и какой-то потерянный, словно он потерял родного человека. Он стоял, слегка покачиваясь, худой и небритый. На лице его между багровыми скулами пролегал длинный и белый, словно отмороженный нос, глаза припухшие, совиные. Ночка ему действительно выдалась еще та. Он как-то мутно посмотрел на меня, а затем отвел взгляд в сторону.

Наконец, Тарасенко дал команду. Первыми пошли эксперты. Нестор Ростиславович ступал аккуратно, бесшумно, словно шел по минному полю. За ним неотрывной тенью следовал фотограф, проверяя свой фотоаппарат. Видно, что он волнуется, и пытается всячески это скрыть.

Кинологи принялись раздавать команды застоявшимся собакам, которые в свою очередь четко улавливали каждый звук. Поводки натянулись, и обученные псы ринулись на поиски.

Ребята из отдела двинулись последними – прочесывать территорию. Шли устало, медленно, находясь еще под впечатлением всего увиденного.

Любой предмет, даже любая соринка, комочек земли, окурок – все могло нести на себе след разыгравшихся тут ночных событий, послужить единственной ниточкой, ведущей к разгадке того, что произошло.

Такой осмотр требовал сил и времени, но главное – он требовал нервов, требовал непрерывного напряжения. Только бы ничего не пропустить, даже самого малого и на первый взгляд не стоящего беглого, мимолетного внимания. Даже я – привыкший к таким вот осмотрам ловил себя порой на невольном, желании что-то, совсем пустяковое, пропустить. Тарасенко как-то осторожно тронул меня за локоть и повел за собой – к сторожу, как к единственному очевидцу.

– Полковник Тарасенко, а это капитан уголовного розыска – Максим Анатольевич Ткаченко, – начал полковник, сосредоточив все свое внимание на фигуре сторожа.

Сторож лишь покорно кивнул головой и внутренне напрягся. Лицо стало сосредоточенным и вытянутым, понимал важность предстоящего разговора.

– Это вы обнаружили тело? – последовал первый вопрос.

– Я, – голос сторожа слегка дрожал. Я понимал его волнение.