Игорь Пресняков - Чужая земля

– И да, и нет, – задумчиво ответила Полина. – Все гораздо сложнее. Конечно, это уже не положенная забота о дочери, в угоду пресловутому партийно-официальному мнению! Здесь сквозит мелочная родительская опека, нерастраченные отцовские чувства, все то, о чем он забывал или не имел возможности выражать с самого моего рождения.

– Разве это плохо, ежели искренне?

– После смерти мамы подобная опека мне противна, – Полина брезгливо поморщилась. – Тем более в духе отца – придирчивая, пристрастная. Ф-фу!.. И потом, Кирилл Петрович опасается еще одного… Как, впрочем, и я.

– Чего же именно? – насторожился Андрей.

– Того, что я не вернусь, – горько усмехнулась Полина. – В самом деле, а вдруг? Понравится Париж, жизнь без «идей» и бесконечной борьбы…

– Ты серьезно? – изумился Рябинин.

– Ничегошеньки я не знаю… – устало протянула Полина. – Одно для меня ясно: ты – заложник нашей любви. Кирилл Петрович прекрасно понимает, что останься ты в России – я обязательно вернусь.

– Может быть, мне все-таки стоит попробовать уехать? – неуверенно предположил Андрей.

– Дудки! Он запретит выдавать тебе паспорт. Бунтовать нам нет смысла.

Рябинин вздохнул:

– Что ж? Съезди в Париж, попытайся отвлечься. В конце концов, расстаемся не на веки вечные. Перетерпим.

– А потом? Мне кажется, нам придется уехать из города… Насовсем… Я не могу здесь.

– Но мы же и раньше хотели уехать. Помнишь? Так что, в принципе, наши планы не изменились.

– Забиться в какую-нибудь дыру и молча терпеть? – В глазах Полины стояла отчаянная тоска. – Отец и там нас не оставит. Если не явится лично – будет приглядывать со стороны, с помощью партийных и гэпэушных «товарищей». А уж они не откажут, поверь.

Она вдруг зарыдала:

– Прошу тебя, придумай что-нибудь! Ты же мужчина… Мы любим друг друга, хотели завести семью, детей, обрести покой и счастье… Знай, Андрюша, я готова идти за тобой на край света. Ничто меня теперь не удерживает. Ты и наша любовь – все, что у меня осталось.

Андрей пересел к Полине и крепко обнял.

– Доверься мне. Я что-нибудь придумаю. Непременно! – твердо сказал он.

Катенька любила праздники. В такие дни, полные радостных хлопот и надежд на лучшее, ей нравилось бродить по разукрашенным улицам, толкаться в оживленной толпе, слушать досужие разговоры и сплетни. Насущные тревоги до поры забывались, уступая место беспечному отдыху и веселью. Девочка нарочно сбежала с торжественного обеда, который последовал сразу после «Парада молодежных коммун». В концерте, устроенном губкомолом на сцене «Дома художеств», выступали творческие коллективы различных учебных заведений города. Прежде детдомовцы никогда не участвовали в таких мероприятиях – заведующий Чеботарев опасался выхода своих подопечных за пределы учреждения. Однако новый заведующий, Истомин, решительно высказался за участие воспитанников в концерте. В ответ на вопрос педагогов об угрозе массового побега Истомин собрал ребят и открыто заявил: «Мы больше не будем выходить в город под конвоем учителей. Каждый волен в свободное время гулять где ему вздумается и обязательно возвращаться к ужину. Тот, кто убежит, – подведет лично меня». Никто из детдомовцев не желал огорчать уважаемого ими Валентина Ивановича, поэтому все перестали убегать…

Лишь одно досаждало Катеньке – неприветливая, слякотная погода. Талый, превращенный прохожими в месиво снег упорно просачивался через старенькие ботинки; до ломоты леденил ножки. Поначалу девочке помогала быстрая ходьба (в последнем случае сильнее происходит давление на подошву, а значит, и большее просачивание талого снега), но вскоре эта уловка перестала помогать. Она внимательно осмотрела подошвы и с горечью поняла, что ботинки пришли в окончательную негодность. «Ладно уж летом, – вздохнула Катенька, – тогда и босиком можно ходить. А зимой – сиди в корпусе, пока кто-нибудь из ребят не уступит свою обувку».

Девочка принялась ходить по магазинам в надежде хоть немного согреться. Беспокойная толпа хозяек подхватила ее и понесла от прилавка к прилавку. Катенька почувствовала тот особенный, ни с чем не сравнимый азарт, которым сопровождается коллективное хождение по торговым заведениям. Шумная толкотня и споры женщин с приказчиками забавляли Катеньку и даже приносили нежданные выгоды – негласно приняв девочку в компанию, хозяйки делились с ней своим скромным изобилием – совали кусок хлеба, горячий пирожок или конфету.

У Красильникова, на углу Коминтерна и Губернской, ей попалось знакомое лицо.

– Товарищ Андрей! – крикнула девочка и попыталась протиснуться между животами двух широченных баб.

Рябинин не услышал ее, взял каравай и вышел на улицу. Катенька бросилась следом, но Андрей уже скрылся из виду.

Она медленно пошла вверх по Губернской, думая о том, что непременно найдет способ отыскать товарища Рябинина и поблагодарить его за заботу от имени всех детдомовцев.

В ее короткой и трудной жизни встречалось немного достойных людей, а те, что попадались, были вот такими, как Андрей Николаевич, – строгими, красивыми мужчинами в военной форме.

…Ее отец, фронтовик-брусиловец, погиб осенью восемнадцатого в боях с белочехами. Мама умерла месяц спустя от «испанки». Братья Иван и Семен ушли на заработки и пропали без вести.

Катенька и младшая сестренка Ира, трехлетний несмышленыш, остались на попечении и без того многодетных теток. Зимой они еще кое-как подкармливали сироток, но с приходом весны наказали племянницам просить милостыню. Никто из соседей не осудил несчастных женщин – рушился, разваливался старый сельский мир, вековой общинный уклад, где прежде находили пристанище и кусок хлеба убогие и обездоленные. Мобилизации отрывали от земли кормильцев, тиф и холера косили молодых и здоровых, бандиты убивали на дорогах, а за околицей – безжалостные продотрядовцы и чекисты. И те, и другие выгребали из закромов остатки драгоценного зерна, уводили со двора скот. Какая уж тут помощь чужим детям? Родственники и соседи могли их лишь пожалеть. Вот сиротки и ходили по округе, вымаливая Христа ради на пропитание…

Катенька отчетливо помнила тот мартовский день двадцатого года, когда в их селе разместился на короткий постой кавалерийский полк.

На крыльце затопали подкованные сапоги со шпорами, дверь отворилась настежь, впуская в темную избу яркий весенний свет и уличный гомон.

– Хозяева! А ну выходи! – раздался откуда-то издалека повелительный голос.

Ослепленная Катенька перепугалась, обняла Иру и забилась в угол печной лежанки.

– Вы что ж это, а? И печку не топите? – привыкнув к сумраку, вопрошал незнакомец. – Есть тут в самом деле живые али нет?