Игорь Пресняков - Роковая награда

Андрей поклонился хозяйке.

– Присаживайся, товарищ Рябинин, – Ковальчук указал на табурет.

– Не побрезгуйте столом, у нас по-простому, – сказала Авдотья Захаровна, доставая граненые стопочки.

– Как относитесь к картошке с солеными огурчиками? – примеряясь к головке бутылки, спросил Ковальчук.

– Нормально, – отозвался Андрей.

– Рыбки холодненькой на закуску попробуйте, – приговаривала Авдотья Захаровна, раскладывая по тарелкам заливную треску. – Капустка, вот, бочковая, ядреная, грибочки…

– Уймись, мать, не мельтеши, – добродушно кивнул на третий табурет Ковальчук. – Достань и себе рюмку, посиди с нами.

– Я не голодная, Егорушка, так уж, немножко, за компанию, – усаживаясь, ответила хозяйка.

– А вот возьмись, Андрей Николаич, – говорил Ковальчук, разливая водку, – большое все же достижение Советской власти, что мы можем по-простому с начальством собраться, потолковать за житье-бытье?

Андрей благодушно улыбнулся. Ковальчук поднял рюмочку и предложил тост:

– Давайте-ка выпьем за хорошую жизнь! За успех всех наших дел мирских, за то, чтоб ждала нас удача. И вот за таких, Авдотья, удальцов, как наш товарищ Рябинин!

– И за вас, опытных рабочих, – подхватил Андрей. – Без вас – нам никуда!

Ковальчук кивнул, и все выпили.

– Ой, Никитична просила зайти! – всполошилась Авдотья Захаровна. – Вы уж извиняйте, оставляю вас. Картошка, Егор, на плите.

Она торопливо ушла.

– Как там зал? – помолчав, спросил Ковальчук. – Управились?

– Только час назад закончили. Завтра поедем за лапником.

– Ну и здорово. Значит, отрапортуем в срок?

– Вполне.

– Комса, как я погляжу, к подготовке зала подошла серьезно.

– Стараемся. В конце дня заезжал Трофимов, хвалил работу, премию обещал.

– Премия никому не помешает, – резюмировал Ковальчук и перешел к делу. – Так что с душевыми? С Бехметьевым советовались?

– План душевых и смета уже готовы, только вот денег нет. На кирпич, трубы, кафельную плитку нужно четыреста рублей. Может, завком поможет? – Андрей достал из кармана листочек и протянул Ковальчуку.

Егор Васильевич углубился в расчеты. Внимательно изучив смету, он сказал:

– Все правильно. Думаю, завком не откажет.

А работу организуем вечерами, в качестве «субботников»… Давай-ка за хорошие инициативы!

– По половиночке.

– Как прикажет Андрей Николаич, – пожал плечами Ковальчук и наполнил стопки до половины. – Подожди-ка, отведай Авдотьиной картошки!

Егор Васильевич положил гостю жареного картофеля.

– Хороша! С пылу, с жару. Сынок мой, Венька, такую любит, – нахваливал Ковальчук.

Старый рабочий уселся, и они выпили «под горячее». Картошка оказалась превосходной – густо приправленная пахучим маслом, хрустящая и рассыпчатая.

– У вас один сын? – поинтересовался Андрей.

– Если бы! Венька – младший; старший – Иван, тот в Севастополе, остался служить во флоте. Дочка – замужем, при детках сидит. А меньшой в студентах, на инженера учится, – Ковальчук глянул на «ходики», – сейчас завалится.

– С рабфака поступал?

– Ага, отработал после трудшколы три года на кожевенной фабрике, пошел в университет. Первый курс заканчивает. Ученый! – рассказывал Егор Васильевич.

– Нравится учеба?

– Да вроде как… Переменился мой Венька, рассудительный стал. Знать, впрок образование-то, – усмехнулся Ковальчук и, посерьезнев, добавил. – Пущай дети учатся, не все им, как их отцам, горб-то гнуть, он ведь не железный. Глядишь, в люди выйдут. Лучше уж пусть грамотные делами заправляют, пролетарской закалки человеки, чем горлопаны-прилипалы.

– Вы о чем? – не понял Андрей.

– А-а… – нахмурившись, махнул рукой Ковальчук. – Злой я на местных партийных вождей. И взглядов своих не скрываю. – В глазах старого рабочего сверкнула обида. – У Маркса написано: пролетариат – авангард трудящихся, он совершает революцию и правит, перестраивает мир по справедливости. Где у Маркса сказано об этих червях-чинушах, примазках к правому делу? Нету там ни хрена! А они вот есть. Что, неправда? Правда! От, возьмись, Луцкий, ети его… герой выискался! Это для тебя он, может, и герой, для нового жителя города. А мы-то знаем их семейку. Тоже мне пролетарии! Он же из лавочников. Я вот этими руками сорок два года хлеб добываю, а что нажил? Клетушку в две комнаты, полученную, заметь, от Савелия Бехметьева к свадьбе в 1894 году! Поверишь аль нет, а только в ней, старой квартирке, родились мои детки, выросли, оперились, стали на ноги. А Луцкий? До революции петли да замки «толкал» с папашей своим, мошну набивал, жил не тужил. Вдруг – бац! Гриня – революционер! Еж твою за хвост! Я его в молодости хворостиной гонял, а теперь он учит меня жить. Ох, проруха, ну и брешь у меня в голове, веришь, Андрей Николаич? – Ковальчук сокрушенно покачал головой. – Почему пламенные борцы – Трофимов, Зулич, Черногоров – не управляют губернией? Почему сидит этот барин в особняке на Советской, ездит в лимузине, как вельможа, аппарат завел больше твоего Цека?

Ковальчук вздохнул, и Андрей, пользуясь паузой, спросил:

– А что: Черногоров – пламенный большевик?

– Кирилл-то? У-у, маститый забияка был. Это он нынче упырем стал, извалялся в крови, как охотничий пес. Раньше Черногор был одним из первых революционеров, да. Было это, правда, больше четверти века назад. Он тогда работал на стекольной фабрике, молодой был, бойкий, все кружки организовывал, к стачкам подговаривал. А потом пропал, надолго. Но ведь он свой! Рабочей крови! Уважительный, опять же, до сих пор не погнушается поздороваться с работягой. А Гринька, лавочный-то боров? Морду загнет – не приступишься, портреты свои по городу развесил. Тоже мне, царь!

Ковальчук замолчал и наполнил рюмки.

– Хватит о них, – негромко сказал он. – Сойдет пена, и останется чистая вода… Будем, Николаич!

Скрипнула входная дверь, Ковальчук на мгновение насторожился и пояснил:

– Венька явился.

В кухню вошел стройный молодой шатен в черной косоворотке. Изумившись, Андрей узнал в нем «музовского» поэта-дебютанта и вчерашнего гвардейца из картины Меллера.

– Вечеряете, батя? – спросил, оглядываясь, парень и кивнул Андрею. – Здравствуйте.

– Садись, сынок, знакомься.

Ковальчук представил Рябинина и Вениамина друг другу, плеснул сыну полрюмки водки.

– А я ведь с вами заочно знаком! – обратился Андрей к младшему Ковальчуку. – Вы читали стихи в «Музах» и снимались в фильме «Вандея».

– Верно, – отозвался Венька, принимая из рук отца стопочку. – Как получилось?

– Отлично. Всем очень понравилось, – заверил Андрей.

Ковальчук поглядел на сына со скрытой любовью:

– Он у нас артист! И в театре играет, и пишет чегой-то. А теперь, вишь, до синематографа добрался.