Игорь Пресняков - Роковая награда

– Вона оно как повернулось-то. И на прожжиху случилась проруха, а вить каков был скользкий уж! Как нашего брата окручивал да обманывал, а и сам обмишурился, – рассмеялся хозяин.

Из кухни вышла старая крестьянка в туго обмотанном вокруг головы белом платке.

– Чтой-то вы развеселились, будто ребятня? – с улыбкой спросила она. – Ой, и старый туды же, разошелся! Ешьте, простынет.

Она глянула на возбужденное лицо Меллера:

– Вы, гражданин, может статься, простоквашки из погребу желаете? Чай, квас-то согрелся за разговорами?

– Спасибо, хозяюшка, не надо. Ваш квасок и тепленький неплохо жажду утоляет, – отозвался Меллер.

– Ну как скажете, гражданин, а коли захотите чиво – не смущайтесь, прямо и спросите, – поклонилась старуха.

– Ты, мать, поди, – махнул ей рукой Прокопий Степанович и обратился к Андрею. – Ягодок бочковых попробуйте, они из того самого дубняка собранные…

Концерт заводских артистов должен был начаться в пять вечера, о чем оповещало жителей села объявление на дверях «народного дома». Выставка культпросветовских книг работала с полудня, но посетители появились около четырех, и Самыгин подумывал о переносе начала концерта на более позднее время.

– Наелись, отоспались по обломовской патриархальной привычке и притащились, – ворчал комсомольский секретарь.

Сельская молодежь бойко разбирала книги и брошюры, сторонясь разве что атеистической литературы. В пять вечера случилось чрезвычайное происшествие – явился сельский поп, отец Василий. Он прошелся по рядам и, к изумлению культпоходовцев, выбрал три антирелигиозные книжицы и сборник стихов. Комсомольцы проводили священника ошарашенными взглядами, а Самыгин закатил речь о преображении реакционных служителей культа. В половине шестого подошли отдохнувшие Рябинин и Меллер, стали подтягиваться селяне. Первыми прибежали дети, затем приковыляли старики и старухи, уже позднее собрались остальные.

Длинное, похожее на амбар здание «народного дома» заполнилось до отказа. Собралось человек триста, пришлось принести еще скамейки из сельсовета и ближайших домов. Семейства Лапшиновых Андрей среди зрителей, правда, не нашел.

Несколько раз Самыгин пытался начать программу, но его останавливали – просили подождать каких-то «Ляксевну» и «Софроныча». Пришлось дожидаться Ляксевну, бабу лет тридцати пяти с кучей детей, и Софроныча, ледащего старца, очевидно, старожила села. Детвору согнали с престижных мест, и она расположилась на полу и на подоконниках.

Плюнув в сердцах и проклиная свою судьбу, Самыгин вышел на сцену в четвертый раз и заявил о начале концерта. Он предоставил слово руководителю культпохода товарищу Рябинину.

Поднявшись на сцену, Андрей снял фуражку и обратился к публике:

– Уважаемые граждане – труженики села! Нечасто приходится нам вот так встречаться. Этот концерт – путь к тесной дружбе города и деревни. Несмотря на различия, все мы – русские люди, граждане Советского государства. И мы, и вы делаем одно дело – вы выращиваете хлеб, а мы делаем машины. Вот и вся разница! В остальном, мы так же любим, страдаем, радуемся и скорбим на бренной земле. Посмотрите концерт молодежи завода «Красный ленинец» и не судите строго артистов.

Рябинин поклонился и спустился в зал под громовые овации.

Начался концерт. В зале было тесно, и Андрей вышел на улицу. У входа стояли не попавшие в зал жители. Некоторые заглядывали в дверной проем, докладывая товарищам о происходящем на сцене. Кто-то спросил у Рябинина закурить. Он достал портсигар, который затем долго не возвращался в карман – желающих покурить оказалось достаточно, и папиросница быстро опустела. Крестьянские парни и девки с любопытством разглядывали Андрея, перешептывались и посмеивались. Кудлатый молодец отважился наладить разговор:

– Хм, истинно, гражданин начальник, талдычат али врут про фильму?

– Будет картина, – кивнул Андрей. – В конце программы.

– А че покажут? – справилась рыжеватая девушка.

– Хроника городской жизни, – пояснил Рябинин и спросил. – Прокопия Лапшинова не видели?

– Не-а, – отозвался кудлатый. – Приходил ихний Ванька, да как увидал, что местов нету, так и отвалил восвояси.

Андрей подумал, что концерт и без него, усилиями Самыгина, Вираковой и Меллера пройдет своим чередом, и решил пойти поговорить с Лапшиновым.

Он нашел Прокопия Степановича на терраске. Старик сидел за столом и распивал чаи.

– Неужто управились? – спросил Лапшинов, отставляя чашку.

– Я в концерте участия не принимаю, – объяснил Андрей.

– И правильно, не черед по должности вашей выкобениваться-то, – кивнул старик. – Чайку испейте.

Рябинин подсел к ведерному самовару и наполнил чашку.

– А мы всем кагалом ходили в баньку! – сказал Прокопий Степанович. – Послали было Ваньшу глянуть, есть ли места, да он возвернулся ни с чем, говорит, что народу набилась великая сила. Сходил бы и ты, Андрей Николаич, пропарил косточки. Ваньша мой – большой по парной-то части искусник!

– Схожу непременно.

– Уважь мощи-то парком, святое дело. Апосля и повечеряем.

Солнце умерило свой пыл, и из лапшиновского сада потянуло свежим ветерком.

– До чего же у вас благодатно! – заметил Андрей, любуясь цветущими деревьями.

– Весна выдалась спорая, дождичка бы еще… – задумчиво проговорил Лапшинов и спросил. – Садик мой, вижу, приглянулся?

– Чудный сад! Чувствуется хозяйская любовь.

– Своими руками, почитай, двадцать годков растил, берег от напастей погоды и злобы людской, – с легкой грустью отозвался Прокопий Степанович.

– Заметно, что и все село ваше ухоженное и справное, как и ваш сад, – чистосердечно польстил хозяину Андрей.

– Правда ваша, я за селом тридцать лет хожу денно и нощно, будто за собственным садом, – кивнул Лапшинов.

– Прежде старостой были?

– Кем только не привелось состоять, – вздохнул Прокопий Степанович. – Начинал-то мальчонкой при барыне, еще до отмены крепости…

– Подождите, – прервал хозяина Андрей. – Это значит, до указа 1861 года? Сколько же вам, простите, лет?

– Немало! – засмеялся Лапшинов. – Народился я за три года, как преставился император Николай Палыч, в пятьдесят втором годе, а в позапрошлом восьмой десяток разменял. Так-то, мил человек!

– А я думал, вам не больше шестидесяти! – изумился Андрей.

– То старинная закалка сказывается, да и заботы не позволяют недужить. Остановись – и навалятся болячки да напасти, – важно заметил Прокопий Степанович и продолжал. – Так, видишь ли, крепость-то нам отменили, а только родитель меня при барыне оставил. «Учись, – говорил. – Барыня наша мозговитая, она и грамоту, и разуменье тебе даст». Царство ему небесное, батюшке моему! – старик перекрестился и вернулся к рассказу: