Линдсей Дэвис - Серебрянные слитки

Я помню, что после полудня шум стал стихать, но не потому, что люди охрипли (хотя на самом деле охрипли) или утратили интерес (они не утратили), а потому, что толпы больше не могли смотреть на все это великолепие империи, которое в начале и вызывало восторженные крики. Казалось, что аплодисментов уже недостаточно. В то же самое время бесконечные марширующие ноги шли мимо с нарастающей гордостью. Подходил самый важный момент, основная часть процессии — сокровища из священного Иерусалимского храма — странный семисвечник, золотой стол весом в несколько центнеров, и пять свитков Торы.

— Здесь следовало бы быть Фесту, — захныкала Галла, и все мои родственники шмыгнули носами. (Все емкости с вином уже успели опустеть.)

Похоже, возникла пауза. Мы с Майей спустили всех детей на землю и повели их к ближайшей общественной уборной. Затем мы привели их назад и напоили, чтобы малыши не умерли от обезвоживания и возбуждения.

— Дядя Марк! А вон тот дядя запустил руку тете под тунику, — сказала Марция.

Какой наблюдательный ребенок! Подобные вызывающие смущение случаи происходили весь день. Марина, мать моей племянницы, ничего не сказала. Она уже устала от постоянных неприличных восклицаний Марции и поэтому редко что-то говорила.

— Наверное, хочет залезть ей в карман и что-то украсть, — беззаботно ответил я.

Майя взорвалась.

— Боги, Марк, ты бы хоть постыдился!

Жрецы и юноши вели на малиновых поводках ослепительно белых жертвенных животных с гирляндами цветов вокруг рогов. Их сопровождали флейтисты в клубах фимиама, рядом крутились танцовщики, ловко выбирая место, где оно вообще было. Они делали сальто и крутили колесо. Мальчики-прислужники несли золотые кадила и все необходимое для жертвоприношений.

— Дядя Марк, вон тот дядя там! Тот дядя, который воняет!

Лицо в толпе. Нет, запах.

Я увидел его, как только она закричала. Он стоял у колонны портика на другой стороне улицы. У него было вытянутое лицо, болезненная кожа и тонкие отвратительные волосы. Забыть или перепутать эту физиономию было невозможно. Виночерпий, которого я обнаружил в своей комнате после возвращения из Британии. Наконец до меня дошло, что никакого совпадения в том, что во время моего отсутствия Смаракт нашел нового жильца, не было. Этот вонючий кусок дерьма специально туда поместили, чтобы следить за мной. И он продолжал за мной следить. Я снял ребенка с плеч и прошептал Майе, что оставляю ее за старшую, пока схожу переговорить с одним знакомым насчет скачек. Он должен мне подсказать, на кого ставить.

Не думаю, что наша Майя когда-либо меня простила. Я ведь так и не вернулся.

Я пересек улицу под ногами первых рядов пленных из Иудеи. Семьсот пленных специально выбрали из-за их впечатляющей внешности для доставки за море и демонстрации Титом во время парада победы. Их одели в дорогие одежды, чтобы скрыть синяки, которые оставили на их телах солдаты во время путешествия. Перебираясь на другую сторону улицы до того, как они меня раздавят, я почувствовал их страх. Они, вероятно, слышали, что перед совершением жертвоприношения на Капитолийском холме, император сделает перерыв до того, как придет сообщение о ритуальной казни его врагов в Мамертинской тюрьме. Эти несчастные парни не знали, что виселица ждет не всех семьсот пленных, а только одного главаря их восстания.

На сегодня для удушения был выбран некий Симон, сын Гиора. Охрана пленников яростно замахнулась на меня, когда я перебегал дорогу прямо перед ними. Они явно уже готовились бить Симона по почкам, вытягивая его из строя у лестницы Стонов на склоне Капитолийского холма. Я едва успел увернуться и в целости и сохранности добраться до противоположной стороны. Виночерпий меня заметил и уже протискивался сквозь толпу по направлению к Священной дороге. Несмотря на то, что улица была забита людьми, ему не представляло труда убедить людей расступиться. У меня не было преимущества личной вони, поэтому моя задача оказалась сложнее, но раздражение от этого грязного дела придавало мне сил. Я нещадно расталкивал людей локтями, чтобы не мешали.

Я следовал за ним по всей улице, идущей на север, в тени здания, которое мы называем Верхним дворцом, по территории, прилегающей к Золотому дворцу Нерона. Мы оказались на Священной дороге. На углу у храма Весты, с тростниковой крышей и решетками, толпы, вытягивающие шеи в ожидании Веспасиана и Тита, стояли так плотно, что моя дичь могла повернуть только в одну сторону — на Форум с южной стороны. Когда нас догнали марширующие пленные, мы оказались прижатыми спинами к общественным зданиям. Теперь нам обоим приходилось прилагать огромные усилия. Продвигаться вперед можно было только одним единственным способом — при движении толпы, словно последний обед внутри тела змеи.

Надежды спрятаться не было, так как время от времени виночерпий с беспокойством оглядывался назад. Он пролетел мимо фасада Юлианского суда, я весь в поту следовал за ним. Я слышал, как продолжает идти процессия и чеканят шаг двадцать четыре ликтора, сопровождающие императора. Предположительно, все они облачились в красные туники и несли на плечах пучки прутьев, хотя оставались скрытыми от меня давящими толпами. Теперь приближался сам Веспасиан. Возбуждение нарастало, а с ним и мое отчаяние. Я старался пробираться вперед, тем не менее, делать что-либо, кроме как стоять спокойно и аплодировать Веспасиану, как все остальные, было практически невозможно. У храма Сатурна я совсем отстал от виночерпия, а когда повернулся, отвлеченный грохотом императорской колесницы, наконец в последний раз потерял его из вида. Я позволил ему уйти. Жизнь мне слишком дорога, чтобы ее терять. Я старался удержаться на ногах и оказался на ступенях, практически в том самом месте, где стоял в летний день, когда ко мне подбежала Сосия Камиллина, и все это началось.

И теперь я тоже стоял там, сдавленный со всех сторон так, что мне стало трудно дышать, пока император, в которого она так свято верила, ехал в колеснице на встречу с Сенатом в храме Юпитера, для празднования победы. Он был героем города и собирался совершать жертвоприношения в честь мира и процветания Рима в роли главного жреца. Четверка сильных белых коней тянула внушительную колесницу мимо благодарно кричащих толп. Старик стоял в украшенных богатой вышивкой одеждах, под золотым дубовым венком, который держали у него над головой. Это была корона Юпитера, слишком тяжелая, чтобы ее носил смертный. На крепком плече лежала лавровая ветвь, которую Веспасиан положит на колени богов на Капитолийском холме. В твердой руке он держал традиционный скипетр из слоновой кости с взлетающим орлом. Раб, задачей которого было напоминание о бессмертии императора, похоже, сдался. (Раб должен был восклицать: «Помни, что ты — человек!», когда воины пели хвалебные песни. Это делалось с целью магической защиты триумфатора, но в этом сейчас не было смысла.) Веспасиан был мрачным старым циником. Он знал, как обстоят дела на самом деле.