Линдсей Дэвис - Серебрянные слитки

И Публий, и Елена держали по светильнику. За этими небольшими источниками света, которые бросали блики на их лица, делая их болезненными и словно полупрозрачными, маячила черная прямоугольная масса.

— Значит, ты здесь! — воскликнул Камилл Метон с легким удивлением человека, который считал, что молодая женщина захочет посмотреть триумф. Судя по акустике, я решил, что они находятся в небольшом помещении, причем чем-то заполненном. — Я тебя напугал?

Ни один из них не казался особенно испуганным. Это я испугался, даже слышал стук своего сердца. В груди клокотало, как клокочет вода, попавшая в воздушную пробку в узкой бронзовой водопроводной трубе.

Елена Юстина стояла в подземном помещении почти неподвижно, словно погрузилась в глубокие размышления. Вероятно, она слышала шаги дяди, но не выказала никакого удивления. Она обратилась к нему весело, как к любому родственнику.

— Ты только посмотри на это! Этот склад шафрана хорошо хранит секреты. Я думала, нашли ли его солдаты. Очевидно, нет!

— Ты знала про это место? Тебя сюда приводил Пертинакс?

— Несколько раз, чтобы показать мне духи. Конечно, тогда мы были женаты. Он хвастался передо мной сухим погребом с потайной дверью, где запирал самые дорогие специи. Такая простая уловка — сделать вход снаружи. Я ему не верила, когда он говорил, что это надежно… Я нашла и другие лампы…

Она начала их зажигать, затем они оба уставились в стену.

Там оказалась низкая ниша с полками из необработанного камня, на них стояли керамические и стеклянные сосуды, как эликсиры у аптекаря. Здесь кроме сухих цветков вифинского шафрана, в честь которого и назвали склеп, Пертинакс и Публий Метон хранили ценные ароматические масла. В этом подземном хранилище масла находились в безопасности от обложения акцизным сбором и от загребущих рук работников склада. Запах шафрана не чувствовался из-за более концентрированных ароматов духов, которые наводняли небольшое закрытое помещение. Но Елена с дядей не замечали этих запахов. Большую часть пола занимал темный куб, высотой доходящий до груди взрослого человека. При виде него в душе бывшего раба с серебряных рудников все похолодело. Серебряные слитки стояли во мраке ровными рядами, одинаковые, плотно прилегающие друг к другу, словно куски торфа в стене, построенной военными.

Я видел, как Камилл Метон наблюдает за своей племянницей.

— Фалько с тобой?

— Нет, — ответила она кратко.

Метон хохотнул с намеком, против которого я возражал.

— Отверг тебя?

Елена проигнорировала замечание.

— Плата за империю! — восхитилась она в своем старом горьком стиле. — Фалько захотелось бы взглянуть на эти слитки. Как жаль, что он обнаружил правду! Три четверти этих внушающих суеверный страх трофеев больше вообще не содержат серебра.

— Умный старина Фалько! — тихо сказал Публий. — Не могу представить преторианцев, стучащих в виллы в Помпее и Ополонии на берегу моря и пытающихся по дешевке продать недорогие свинцовые водопроводные трубы! — он казался более уверенным, чем я помнил его по прошлым встречам. — А что ты здесь делала в одиночестве, когда я пришел?

— Думала, — судя по голосу, ей было грустно, — думала о Сосии. Не в этом ли склепе она умерла? Она знала, что он здесь есть. Один раз она тут побывала вместе со мной и Гнеем. Она могла прийти, зная про это потайное место…

Отец Сосии поставил свой светильник на полку одним резким движением и сложил руки на груди. Лицо его прорезали глубокие морщины. Он с мрачным видом обводил взглядом помещение.

— Слишком поздно, чтобы это имело какое-то значение! — заявил он натянутым голосом.

Он хотел ее остановить. Ради себя самого, как и я. Он не мог здесь оставаться и смотреть фактам в лицо. Его голос охрип, как на похоронах Сосии, словно он все еще страдал, словно хотел не думать о ее смерти и резко отталкивал всех, кто ему о ней напоминал.

Елена вздохнула.

— «Честная, почтительная, обязательная и преданная долгу». Отец читал мне твой панегирик. Он был так подавлен…

— Он справляется! — резко ответил Публий.

— Не так хорошо, как раньше. Недавно отец сказал мне, что чувствует себя так, словно тонет в водовороте. Теперь, увидев это, я понимаю.

— Что? — я заметил, как Публий резко поднял голову.

— Разве это не очевидно? — спросила Елена Юстина почти нетерпеливо, но с ноткой горечи. Она расправила плечи, потом объявила натянутым тоном, который я слышал от нее, только когда она чувствовала себя оскорбленной мною до глубины души:

— Пертинакс мог предоставить склад с потайным склепом, но у него не было мозгов для придумывания такого хитрого, дьявольского заговора. Я предполагаю, что все это организовал мой отец.

Когда она гневно показала на ряды слитков, Камилл Метон пристально посмотрел на нее. И он, и я раздумывали над последствиями ее предположения. Если в Риме случается скандал, то никому из семьи не удается избежать последствий. Еще не рожденные поколения, о которых судят по чести их предков, уже обречены этим деянием против государства. Обесчещенный сенатор потянет за собой вниз всех своих родственников. Потеря им чести влияет на уважаемых и невиновных, включая брата и сыновей. Публий будет страдать всегда, словно обезображенный шрамами. Добрый и щедрый парень, с которым я познакомился в Германии, когда путешествовал вместе с Еленой, обнаружит, что его карьера закончилась, даже толком не начавшись. То же случится и с его братом в Испании. Проклятие падет и на Элию Камиллу, а через брак даже на Гая. А здесь — на Елену.

Ее дядя откинул назад голову и сказал напряженным тоном:

— О, Елена, Елена! Конечно, я знал. Я знал давно. Я не был уверен, понимаешь ли ты.

Я подумал, что если этот человек на самом деле сам замешан в заговоре, то ведет себя исключительно хорошо. Если он задействован, то это может знать Елена. Но в таком случае девушке повезло, что я здесь. Оставаться с ним одной было исключительно опасно…

— Что ты предлагаешь делать? — осторожно спросил племянницу Камилл Метон.

— Если смогу, все исправлю, — она говорила очень резко, не задумываясь надолго. В этом была вся Елена. Я любил эту бедную, введенную в заблуждение девушку за ее прямоту.

У меня так сильно чесалась ступня, что я поднял ногу и потряс ею, хотя знал, что в этой сухой норе не выживет ни одна тварь. Тьма давила, было прохладно, и мои руки покрылись гусиной кожей. Из прохода не доносилось ни звука, хотя я слышал далекие аплодисменты. Триумф продолжался, процессия, видимо, приближалась к Капитолию.

В тусклом свете полудюжины маленьких масляных ламп Елена Юстина наполовину отвернулась, хотя я знал эту девушку так хорошо, что мог определять ее настроение по интонации. Она побледнела, выглядела изнуренной и говорила через силу. Так случалось всегда, когда она была обеспокоена и чувствовала себя одинокой. Сейчас я не мог определить, сказала ли она правду дяде или же проверяла его. Что касается самого Камилла Метона, то он выглядел как человек, который мало подвержен проявлению эмоций или же умеет их так глубоко прятать, что нельзя и надеяться их узнать.