Джанет Глисон - Смарагдовое ожерелье

— Вы отважная юная леди, — сказал Джошуа. — Но неужели вас не страшит опасность? Вспомните про судьбу мистера Кобба.

Лиззи тряхнула головой:

— Это я уже слышала. У вас есть более веские доводы?

— Допустим, вы вызовете недовольство своих друзей? Не исключено, что кто-то из них замешан в этом. К тому же ваш отец — местный судья. Что он скажет, когда узнает, что его дочь занимается каким-то сомнительным расследованием?

Лиззи презрительно фыркнула:

— Недовольство? Какое недовольство? Мне на это плевать. Мы с Каролиной и Фрэнсисом большие друзья. В их честности я не сомневаюсь. И поскольку они высказали определенные подозрения относительно миссис Мерсье и ее дочери, я, возможно, окажу им большую услугу, если помогу вам выяснить, замешаны ли эти женщины в истории с трупом. Как вы справедливо заметили, мой отец — судья, и в его отсутствие мне сам Бог велел помогать вам. Думаю, отец согласился бы со мной.

— И что вы намерены предпринять? — спросил Джошуа не просто из вежливости — ему любопытно было услышать ее ответ.

— Поговорю с горничной Виолетты. Возможно, она знает, кто такой этот Кобб.

Джошуа отступил к карете и посмотрел на Лиззи. Она опять завладела его вниманием.

— Неужели вы совсем не боитесь?

— То же самое я могла бы спросить и у вас, мистер Поуп, — парировала девушка. — И раз уж у нас пошел такой разговор, позвольте дать вам совет: найдите какой-нибудь предлог, чтобы вернуться в Лондон, разыщите там поверенного мистера Хора и выясните, зачем он приезжал к Джону Коббу.

Она сказала это как раз в тот момент, когда Джошуа забрался в экипаж и, наклонившись, собирался захлопнуть дверцу. Он нахмурился, чувствуя, как в груди копится досада, — будто войска стягивались на поле боя. Несмотря на то что он все больше проникался симпатией к Лиззи, ее предложение о содействии наполняло его дурным предчувствием, к которому теперь еще примешивалось и раздражение. Человек с репутацией Джошуа Поупа не привык, чтобы к нему относились покровительственно или приказывали, будто ливрейному лакею, — тем более девушка, которой едва исполнился двадцать один год. И ее обаяние не может служить оправданием. Его так и подмывало сказать ей, чтобы она нашла себе более подходящее развлечение — например, занялась бы вышиванием или рисованием — и оставила его в покое. С другой стороны, хоть и неприятно было в том себе признаваться, он уже и сам решил поступить именно так, как она советовала, когда узнал про визит поверенного. К тому же, пожалуй, будет лучше, если Лиззи, а не он поговорит с горничной Виолетты Мерсье. У женщины больше шансов завоевать доверие служанки и выведать у нее важные сведения. Разве он на собственном опыте не убедился в способности Лиззи выпытывать тайны? План Лиззи вполне разумен, рассудил Джошуа. И потом, если он ей откажет, она никогда не согласится ему позировать. Отбросив сомнения, он принял ее предложение.

Как Джошуа и опасался, он опоздал на встречу с Сабиной Мерсье. Она уже была в его комнате и разглядывала незаконченную картину на мольберте. Он подметил лежащий на стуле снятый кусок ткани, которым всегда закрывал незаконченные работы. Когда он вошел, она смотрела на портрет. Ее взгляд на несколько мгновений задержался на фигурах ее самой и Герберта, пока еще выписанных довольно схематично, потом скользнул по очертаниям пейзажа на заднем плане. Нельзя было определить, что она думает об увиденном. В ее лице не читалось ни удовольствия, ни неодобрения. Скорее, рассудил Джошуа, выражение у нее какое-то отчужденное, даже равнодушное, будто люди на портрете не имеют к ней никакого отношения.

Но когда Сабина заговорила, маска безразличия исчезла с ее лица, и Джошуа стало ясно, что она раздражена.

— Признаюсь, мистер Поуп, я несколько удивлена, что мне пришлось ждать вас почти три четверти часа. К этому времени наш сеанс должен быть фактически завершен, а вы еще даже не открыли коробку с красками.

— Сударыня, — Джошуа сконфуженно опустил глаза, демонстрируя полнейшее раскаяние, — примите мои глубочайшие извинения. Я попал под дождь, и мисс Маннинг вызвалась подвезти меня. Я и представить не мог, что поездка к ней и обратно займет так много времени.

Говоря это, он расстегнул свой мокрый плащ и перекинул его через спинку стула. С подола тотчас же стали стекать ручейки воды, образуя на полу лужу. Джошуа засучил рукава, надел заляпанный краской халат и быстро подошел к рабочему столу. Отработанным движением он взял коробку с набором красок, вытащил затычки из пузырей и принялся наносить на палитру маленькие капли. На место, обозначенное большим пальцем, выложил немного свинцовых белил, потом по широкой дуге разложил сурьмяный желтый пигмент, аурипигмент, вермильон, красную охру, жженую умбру, черную жженую кость, смальту и берлинскую лазурь. Разноцветные капли были похожи на драгоценные камни, которые будто только и ждали, чтобы их соединили в одну цепочку. После Джошуа поместил небольшое количество каждой краски в середину палитры и стал смешивать разные цвета, по необходимости разбавляя смесь льняным маслом.

Он сознавал, что Сабина Мерсье внимательно следит за его действиями из-за мольберта. Она принюхалась — воздух пропитался запахами льняного масла, краски и спирта — и покачала головой:

— Полагаю, вы не знали, что сразу же после этого сеанса я намерена отправиться в Лондон. Так что давайте начнем без промедления, иначе я опоздаю на встречу.

Без лишней суеты Сабина приняла нужную позу — откинулась в кресле, чуть отвернув от него голову, так что он видел нижнюю часть ее подбородка. Она была не в том наряде, в каком он собирался изобразить ее на портрете. Пышное платье — с жестким корсажем, из шелковой тафты цвета слоновой кости, расшитой пурпурными и алыми цветами, — сейчас было надето на деревянный манекен, стоявший в углу комнаты. Зато на Сабине было ее драгоценное смарагдовое ожерелье, которое то и дело сверкало сердитыми зелеными бликами, едва на него падал свет. Джошуа также заметил, что футляр, в котором хранилось это украшение, лежит открытым на его пристенном столике. Очевидно, Сабина решила взять ожерелье с собой в Лондон. Он подправил ее позу: поднял ее руку; расстегнул на ней кружевной рукав, обнажая плоть; чуть повернул ее голову — осторожно, будто поправлял цветок в вазе. Потом наполовину задернул шторы.

Джошуа вернулся к мольберту и с важным видом взялся за кисть. Первый этап работы уже был завершен, и он перешел ко второму, выстраивая композицию, нанося тонкие слои красок, чтобы изобразить светотени на ее лице, изгибе руки и груди. Работал он молча. Это была вынужденная мера: разговоры не позволяли сосредоточиться. В любом случае было ясно, что Сабина Мерсье и так уже достаточно раздражена, и, обращаясь к ней, он рисковал вызвать еще большее недовольство.