Эрик Джиакометти - Братство смерти

— Бригада комиссариата Девятого округа прибыла через десять минут после звонка твоих братишек. Два бригадира вместе с великим секретарем спустились в подземелье и отправились на поиски. Они нашли тебя в отстойнике, который постепенно опорожнялся. Ты едва дышал, зато здорово вонял. Я не стану описывать тебе мужество нашего коллеги, который сделал тебе искусственное дыхание рот в рот, несмотря на зловонный запах, исходящий от тебя.

— Не понимаю. А стена? Та, что разделяла отстойник и подземелье. Ведь именно из-за нее я попал в ловушку. Убийца сохранил мне жизнь?

Комиссар, ведущий следствие, пожал плечами.

— Мне об этом ничего не известно. Стена не выдержала под напором воды. После того как тебя унесли, бригадирам удалось выставить решетку, через которую можно было попасть в отстойники, а потом в хранилище и технические помещения на улице Гранж-Бательер. Кстати, замок решетки был взломан. Убийца мог скрыться незамеченным.

Марка почувствовал, как возвращается безжалостная головная боль. Его желудок извивался, словно в него изнутри кто-то вбивал гвозди. Брат Толстяк посмотрел на часы и улыбнулся.

— Я должен прервать наш разговор. Сейчас ты умчишься в страну сновидений. Медсестра предупредила меня, что через десять минут снотворное начнет петь тебе колыбельную.

— Черт возьми…

— Это ты сказал. В принципе, завтра тебя отпустят домой. Увидимся в резиденции в компании твоих друзей, — сказал полицейский, вставая со стула с легкостью, неожиданной для человека с таким брюшком.

Антуан почувствовал, как тяжелеет его голова. Голос коллеги звучал словно издалека. Он даже не услышал, как за посетителем закрылась дверь.

Париж, остров Сите, 14 марта 1355 года

Камера пыток была тускло освещена. Тяжелая мрачная тень стала длиннее. И только чернильницу освещало колеблющееся пламя свечи. Никола начал писать на пергаменте. Он наизусть знал ритуальные формулировки, с которых начиналось дознание, поскольку не раз переписывал их в своей мастерской. Никто и никогда не пытал от собственного имени, но во имя Господа и короля. Рука, причинявшая страдания, лишь подчинялась приказам свыше. Палач резко бросил кляп на пол.

К величайшему изумлению Фламеля, крик не раздался. Молодая женщина, должно быть, не поняла жеста своего палача.

— Ее зовут Флора, — сказал палач переписчику.

— … де Сеневьер, — добавил голос, который муки еще не полностью заглушили.

Удивленный Фламель обернулся.

— И я знаю, чего вы от меня хотите.

Палач резко остановился, держа в руках секатор. Несмотря на свои заверения, будто он никогда не задает вопросов, он произнес:

— Как тебе может быть известно о том, что нас интересует, женщина?

— Это интересует всех. Церковников, короля. Всех!

Палач засмеялся.

— Жалкая провинциалка, да кто ты такая, чтобы знать, что интересует сильных мира сего?

— Мужчины хотят только одного — власти.

В сыром помещении раздался взрыв хохота.

— Власти! Тоже мне, новость! И ты полагаешь, что можешь нас вразумить? Бедняжка, это известно еще с тех пор, как Господь изгнал Адама из рая.

Холодный металл секатора прикоснулся к груди задыхающейся Флоры.

— Воистину, придется тебе сообщить мне нечто другое, если ты хочешь когда-либо кормить грудью детей.

— Продолжать род — это плохо. Это значит усиливать зло. Потворствовать дьяволу.

— Тогда тебе не нужны соски, шлюха, — рассвирепел палач. — Кто вбил тебе в голову эти проклятые мысли? Твой чертов еврей?

Раздался голос, полный презрения:

— Исаак был добр. Он спас мою мать.

— Он заколдовал тебя. А она продала твое тело этому проклятому!

— Никогда. Он никогда до меня не дотрагивался.

— В любом случае, он больше до тебя не дотронется.

Какое-то мгновение был слышен лишь скрип пера, выводившего на пергаменте слова. Никола отставал вовсе не потому, что дознание шло слишком быстро, а потому что знал: слова, записываемые им, могут обречь женщину на смерть, несмотря на приказ, полученный палачом. Она произнесла слова еретиков, тех, кто не хотел рожать, полагая, что жизнь на земле есть дело рук дьявола. И только уже по этой причине можно было взойти на костер.

— Знаешь, как лечат отверженных Господом? Тех, кто отрицает его закон, кто осмеливается идти против его воли?

Лезвия секатора начали расходиться в стороны. Раздался лязг ржавого железа, словно оно просыпалось после кровавого сна.

— Их очищают огнем. Но это пустяки по сравнению с тем, что ожидает тебя! Так говори же, сучка!

— Люди хотят золота, — простонала Флора.

Артус резко отпрянул от нее, словно охваченный пламенем.

— Что ты мне рассказываешь о золоте, жалкая потаскуха! Неужели ты веришь, что я терзаю тела из-за этого презренного металла, который сводит с ума?

Фламель перестал записывать. В памяти всплыла фраза, брошенная его соседом, мэтром Майаром, в вечер казни на костре.

«Казна пуста», — вот что сказал меховщик.

— Неужели ты столь наивен, палач? Неужели ты думаешь, что меня передали в твои руки, чтобы ты спас мою душу? Исаака пригласили сюда потому, что он знал секрет золота.

«Алхимик», — подумал Фламель.

— На самом деле он полагал, будто знает. — Голос сорвался на крик. — Он думал, что в Париже сумеет закончить свои поиски. Но ему не хватило времени.

Художник осторожно повернул голову. Палач стоял неподвижно. Лицо его стало мрачным. Он положил секатор.

— Я получил приказ не убивать тебя, женщина. А затем отправить тебя в твою родную провинцию. Но мне доверили миссию. И я ее выполню. Невзирая на намерения. Я даю тебе выбор. Говори — или заговорит твое тело.

В голосе женщины не было колебаний.

— Я расскажу.

Париж, XVIII округ, улица Мюллера, наши дни

Последний луч солнца осветил Декларацию прав человека, вставленную в рамку со стеклом. В верхней ее части две женщины-садовницы с крыльями и обнаженной грудью стояли возле треугольника, в центре которого был изображен большой открытый глаз.

Антуан Марка любовался Декларацией, сидя в сломанном кресле. Возвращение из больницы домой на машине «скорой помощи» заняло всего лишь четверть часа, и сейчас он отдыхал, ожидая прихода великого секретаря послушания.

Декларация сверкала под лучами яркого света.

У Антуана всегда щемило сердце, когда он на нее смотрел, пусть даже мельком. Вот уже двести лет она символизировала идеал, ради которого сражались мужчины, и многие из них отдали в этой борьбе свои жизни.

Он питал слабость к варианту 1794 года, в который редакторы, в том числе один брат-масон, добавили несколько статей, а главное — последнюю, под номером XXXV.

Когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и каждого слоя народа является самым священным из прав и самой необходимой из обязанностей.