К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля

Никогда более я не видел Кейт. Неделю спустя эпидемия бубонной чумы налетела на Сити, подобно урагану. Сотни людей, поражаемых недугом, сотрясались от озноба, обливались потом и в течение двух дней умирали в своих постелях. Болезнь была равно жестока к представителям как низших, так и высших классов. Она унесла и Кейт и ее отца. В качестве душеприказчика старика я устраивал их похороны. В памяти моей навечно отпечатались два деревянных гроба, медленно опускаемые в землю, и искаженное отчаянием лицо Пирса Стаквилля. В эти горестные мгновения я понял, что он любил Кейт не меньше моего, и кивнул ему с грустной улыбкой. Он ответил мне взглядом товарища по несчастью, полным боли и сочувствия. Провожая Кейт в последний путь, я мысленно возблагодарил Бога за то, что Он помог мне избавиться от пагубного заблуждения, согласно которому души умерших пребывают в чистилище, где испытывают невыносимые муки. Теперь я точно знаю, что безгрешная душа Кейт спасена и ей дарован вечный покой.

Сейчас, когда я пишу эти строки, слезы застилают мои глаза. Я не мог удержаться от слез и той зимней ночью в монастыре Скарнси. Я тихо плакал, стараясь не всхлипывать, так как меньше всего хотел разбудить Марка, который осыпал бы меня ненужными расспросами. Наконец слезы очистили мою душу, и я уснул.

Однако той ночью мне снова приснился давний кошмар. Картины казни королевы Анны не являлись мне уже давно, но стоило мне увидеть обезглавленное тело Синглтона, мучительные видения вернулись. Во сне я вновь пережил все томительные подробности того солнечного весеннего утра, когда я в густой толпе народа стоял у покрытого соломой эшафота. Я находился в первых рядах толпы; лорд Кромвель приказал всем своим подчиненным присутствовать на казни, тем самым выражая одобрение происходящему. Сам он стоял неподалеку, у самого эшафота. Он добился стремительного возвышения в качестве представителя партии Анны Болейн; ныне при его действенном участии королеве было предъявлено обвинение в супружеской измене, за которую ей предстояло поплатиться жизнью. Лицо лорда Кромвеля, с сурово насупленными бровями и сжатым ртом, могло служить воплощением беспощадного правосудия.

Деревянный настил вокруг плахи покрывал толстый слой соломы, и привезенный из Франции палач в зловещем черном капюшоне застыл со скрещенными на груди руками. Я окинул помост взглядом в поисках меча, который, согласно единственному пожеланию королевы, должен был обеспечить ей скорый и безболезненный конец, но не нашел орудия казни. Впрочем, озираться по сторонам мне было затруднительно, ибо, подобно всем прочим, я стоял, почтительно опустив голову. На казни присутствовали величайшие люди государства – лорд-канцлер Одли, сэр Ричард Рич, граф Саффолк.

Поэтому те, кому достались места в первых рядах, хранили благоговейное молчание, в то время как сзади доносился оживленный гул голосов. Помню, взор мой упал на яблоневое дерево в полном цвету. Черный дрозд уселся на одну из ветвей и завел свою жизнерадостную песню, не обращая на толпу ни малейшего внимания. Я не сводил глаз с птицы, завидуя ее беззаботности.

Тут шум в толпе усилился, и появилась королева. Она шла в окружении фрейлин, капеллана в стихаре и стражников в красных мундирах. Она показалась мне до крайности хрупкой и изможденной, под просторным белым плащом угадывались очертания узких костлявых плеч, волосы были убраны под чепец. Подойдя к плахе, она оглянулась, словно ожидая, что вот-вот к месту казни явится посланник короля с известием о помиловании. За девять лет, проведенных на престоле, она имела возможность как следует ознакомиться с деятельностью суда и потому должна была знать, что надеяться не на что: зрители собрались и захватывающее пышное представление не подлежит отмене. Я заметил, что взгляд огромных карих глаз, обведенных темными кругами, скользит по эшафоту, и понял, что королева, подобно мне, ищет смертоносный меч.

Во сне события катились к развязке стремительнее, чем в действительности; не было ни долгих молитв, ни последнего слова королевы Анны, со смертного помоста попросившей собравшихся молиться о здравии и благоденствии короля. Потом королева опустилась на колени, лицом к толпе, и разразилась рыданиями. Хриплые ее крики эхом отдавались у меня в ушах. «Господи, прими мою душу, – молила осужденная на смерть женщина. – Отец наш небесный, сжалься надо мной!» Палач наклонился и достал огромный меч, который был спрятан под соломой. «Вот, значит, где он был», – только и успел подумать я. В следующее мгновение клинок со свистом рассек воздух, голова казненной отделилась от туловища, и из разрубленной шеи фонтаном брызнула кровь. Я ощутил мучительный приступ тошноты и закрыл глаза. По толпе прошел одобрительный гул, переросший в многократное «ура!». Когда палач с сильным французским акцентом произнес полагающиеся в подобном случае слова: «Так погибнут все враги короля», я вновь открыл глаза. Солома вокруг плахи и одежда палача насквозь пропитались кровью, по-прежнему хлеставшей из обезглавленного трупа. Палач схватил голову королевы за волосы и показал толпе.

Паписты утверждают, что в этот момент все свечи в Дувре зажглись сами собой. Я знаю, что по стране ходит множество подобных легенд. Сам я могу подтвердить лишь одно: глаза казненной королевы жили и она обвела толпу безумным блуждающим взором, губы ее шевелились, словно пытаясь что-то произнести, по толпе пронесся испуганный шепот, кто-то пронзительно вскрикнул, множество рук пришло в движение, творя крестное знамение. Правда, голова казненной жила не более полуминуты, а вовсе не полчаса, как потом рассказывали склонные к преувеличениям очевидцы произошедшего. Но в ночном кошмаре я заново пережил каждую из этих томительных секунд, я вновь молил мертвые глаза закрыться, молил мертвые губы не шевелиться более. Наконец палач швырнул голову в ящик для стрел, заменивший казненной гроб. Голова упала с тяжелым стуком, и тут я проснулся от собственного крика. Мгновение спустя я понял, что на самом деле кошмар мой прерван осторожным стуком в дверь.

Я лежал, тяжело дыша, и липкий пот, выступивший у меня на лбу, казалось, превращался в ледяные крупинки. Стук повторился вновь, до меня донесся негромкий, но настойчивый голос Элис:

– Господин Шардлейк! Проснитесь, сэр!

Стояла глубокая ночь, огонь в очаге почти потух, и в комнате царил холод. Марк стонал и ворочался во сне.

– В чем дело? – спросил я дрожащим голосом.

Сердце мое все еще не могло успокоиться и молотом билось в груди.

– Брат Гай просит вас немедленно прийти.

– Подождите несколько минут, – сказал я, тяжело поднялся с постели и зажег свечу от одного из тлеющих в очаге угольков.