Валерио Манфреди - Башня одиночества

— Ну, у него не особо много вещей.

Сторож открыл боковую дверцу и провел их в некое подобие маленького кабинета. Подойдя к тумбе, он отпер ключом верхний ящик.

— Вот, — сказал он, — это его молитвенник.

— Вы уверены, что больше ничего не было? — расстроился падре Бони.

— Нет. Посмотрите сами. Здесь больше ничего нет.

На лице священника появилось выражение глубокой подавленности, и сторож озадаченно уставился на него. Падре Хоган взглянул на маленький томик в обложке из черной кожи, затертой от постоянного употребления, и в то же мгновение вспомнил землистый лоб больного, покрытый потом, и этот молитвенник, лежавший на ночном столике умирающего священника под тусклым светом ночника.

— Спасибо, — сказал он, — дайте мне. Мы сохраним его. — Взял молитвенник и направился к выходу.

Они снова сели в машину и молча поехали по пустынным в этот час улицам города. Падре Бони за всю дорогу рта не раскрыл. Руки его неподвижно лежали на коленях, он глядел перед собой не моргая. Когда машина, добравшись до нужного места, остановилась, он открыл дверцу и, по-прежнему не говоря ни слова, пошел через двор. Хоган окликнул его, прежде чем тот исчез под портиком. Падре Бони обернулся и увидел, что он стоит посреди двора с молитвенником в руке.

— Что это?

Хоган поднял вверх раскрытый молитвенник, зажатый между большим, указательным и средним пальцами, и показал его падре Бони.

— Это перевод, — сказал он. — Перевод «Таблиц Амона».

— Я так и полагал, — ответил падре Бони, — но у меня не хватило храбрости признаться себе в этом. Не потеряйте его. Спокойной ночи.

Филипп Гаррет находился в галерее на третьем уровне и раздумывал, стоит ли спускаться на глубину десяти метров под землей. Карты, составленные его отцом, оканчивались примерно в этом месте. Дальше шли только схематичные наброски и прекращались на первой же развилке, за которой следовало нечто напоминавшее лабиринт. Филипп осознал, что снова сбился с пути. Куда ни пойди — все равно потеряешься в путанице туннелей и галерей. Ему понадобятся месяцы, чтобы понять их расположение и исследовать пядь за пядью. На данный момент оставалось лишь подчиниться последней инструкции: Find the entrance under the eye .

Under the eye — что означает это выражение? Проделки отца, его загадки и головоломки — прячется ли за ними действительно что-то, ради чего стоит тратить столько сил? С каждым мгновением он все больше отчаивался, снова чувствуя ту неприязнь и досаду, что испытывал к отцу в детстве. Филипп уже давно понял, что неосознанно и безо всяких к тому оснований возлагал на него ответственность за смерть матери.

А если это выражение следует переводить буквально по-итальянски? В таком случае его можно интерпретировать как «sott’occhio», то есть «перед глазами», совсем близко, под носом. Он вспомнил, что отец любил загадывать ему загадки, основанные на игре слов, на параллелях между языками.

Он поставил на пол ацетиленовый фонарь и сел на квадратные плиты, выложенные в ряд. Воздух здесь был тяжелым, пахло плесенью, но время от времени откуда-то пробивался ветерок, пыльная струйка пробегала по галереям, погруженным во мрак. Филипп напряг слух — ему вдруг почудился какой-то шум — и взглянул на часы: поздно, почти полночь, а тот ломоть хлеба с сыром, что он съел час назад, запив глотком воды, нельзя назвать сытным ужином.

Он поднялся на ноги и понял, что выложенные в ряд плиты — это тротуар: перед ним была внешняя стена древнеримского дома, одновременно являвшаяся внутренней стеной галереи, выкопанной много лет спустя в вулканическом туфе.

В царившей кругом полной тишине снова раздался тот же шум, и по позвоночнику пробежала дрожь. Показалось, что звук идет из-за стены. Он встал и поднял фонарь: прямо перед ним был нарисован глаз — выцветшее, покрытое пылью, но еще вполне различимое изображение, по бокам от которого виднелись краб с раскрытыми клешнями и скорпион. Древний символ, охраняющий от сглаза, типичный для домов Помпеи. Несколько дней назад он видел такой же знак на мозаике одного из домов древнего города, вернувшегося на свет божий благодаря раскопкам.

Under the eye , «под глазом». Он начал ощупывать стену, пядь за пядью, но находил только плотный камень. Браться за кирку не хотелось, ведь он не знал, какова толщина стены, кроме того, нельзя же вот так, вслепую нарушать покой древнего строения, ведь по ту сторону могла находиться ценная живопись.

Филипп снова опустился на тротуар и начал обследовать плиты, из которых тот состоял. Пара из них свободно двигалась, потому что на месте некогда скреплявшей их мальты осталась лишь пыль. Кто-то соскреб мальту (может быть, отец?), в пыли все еще можно было разглядеть несколько комочков.

Он достал из рюкзака кирку и, используя ее в качестве рычага, начал со всех сторон приподнимать плиту, пока ему не удалось ее освободить. Он тут же почувствовал изнутри дуновение ветра и понял, что открыл ход в другое помещение, до того момента отделенное от галереи. А потом ему опять послышался приглушенный звон, который вскоре прекратился. Возможно ли это? Неужели действительно существуют колокольчики землетрясения? Филипп вздрогнул при мысли, что подземный толчок способен навсегда похоронить его в этих катакомбах, и вновь напряг слух, но различил только собственное дыхание. Больше он об этом не думал. Осторожно высвободив вторую плиту, Филипп выскреб из-под нее землю, открыв проход, вполне достаточный, чтобы пробраться внутрь.

Вскоре он очутился в небольшом квадратном помещении — несомненно, то был кубикулум. [5] Спальня ( лат. ). Подняв фонарь чуть выше, он увидел частично сохранившийся остов деревянной кровати, а возле стены скамью на бронзовых ножках. Металл покрылся зеленой патиной, в то время как дерево, почти полностью окаменевшее, приобрело за долгие века серый оттенок.

Он оказался в доме древнего римлянина, несомненно, погребенного тем самым землетрясением, что последовало за извержением Везувия в 79 году до нашей эры. При свете фонаря Филипп осмотрел стены помещения и увидел, что оно отделено от остальной части дома грудой осыпавшегося камня, и, как он понял, обвал произошел совсем недавно. Видимо, его вызвал отец, пытаясь пробраться во внутреннюю часть древнего жилища. А потом у него не было времени или возможности вернуться и продолжить свои поиски.

Стало уже совсем поздно, и Филипп подумал, не вернуться ли сюда на следующий день, отдохнув, со свежей головой, но мысль, что, пробив эту последнюю преграду, он сможет пройти по безмолвным комнатам, оказаться единственным живым существом в этом доме спустя почти две тысячи лет, удержала его и придала сил. Он съел последний оставшийся у него кусок хлеба, глотнул воды и принялся перекладывать куски туфа и камни, осторожно, чтобы не вызвать еще один обвал, и через пару часов ему удалось открыть проход. Весь мокрый от пота, с белыми от пыли волосами, он проник в лазейку, стараясь не задеть балку, каким-то чудом сдержавшую дальнейшее обрушение. Перейдя на другую сторону, он потрогал ее пальцем и понял, что дерево словно окаменело — на него все время капала сверху вода с известняком, и это придало ему хотя и невеликую, но все же достаточную прочность.