Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]

Из дальнейшего разговора выяснилось, что маклаковцы умели имитировать не только ценные породы древесины, но и слоновую кость, и черепаховую. Короче говоря, разговор становился для меня всё более интересным.

Я показал своему новому знакомому кресло, которое считалось работой Буля.

Он сказал, что на его памяти подобных вещей в Маклакове не делали. Но, говорят, лет пятнадцать или двадцать назад такую мебель в стиле Буля изготовляла там мастерская некоего Бессонова. «Может быть, Беспалова?» — с замиранием сердца подсказал я. Может быть, и Беспалова, пожал плечами мой собеседник.

Как вы сами догадываетесь, после этого разговора меня одолела бессонница, тем более что к тому времени я располагал некоторыми данными, правда, малодостоверными, как и всё в этой зыбкой истории, что сын Никодима Егоровича Беспалова, ради которого он якобы и сделал два псевдогарнитура «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура», после смерти отца уехал в Нижегородскую губернию. А если так, то…

Очень было соблазнительно соединить с этим обстоятельством искусство маклаковцев.

Такого рода секреты всегда передавались от отца к сыну, от деда к внуку. Ведь, безусловно, Никодим Егорович Беспалов, мастер, соперничавший с самим Булем, приучал сына к своему искусству, делился с ним своими открытиями, опытом и секретами. А тот, в свою очередь, учил своего сына. Так у них и шло от поколения к поколению.

Моя фантазия разыгралась. Да и было от чего. Почему действительно сыну Беспалова, променявшего Петербург на Нижегородскую губернию, не остановить свой выбор на селе Маклакове? Не приглянулось село, мог бы поселиться в самом Василь-Сурске, чудесном старинном городке, раскинувшемся возле устья красавицы Суры при впадении её в Волгу.

Мне очень хотелось протянуть ниточку от Никодима Егоровича Беспалова к маклаковским краснодеревщикам-интарсиаторам. А когда очень хочется, то желаемое день ото дня становится всё более и более достоверным. Поэтому вскоре я уже был уверен, что основы искусства маклаковских краснодеревщиков заложены не кем иным, как сыном Беспалова. Мне требовалось лишь обосновать это.

Усольцев, который привык считаться только с фактами, к моей гипотезе отнёсся более чем скептически.

— Это так, от фантазии, — сказал он, когда я поделился с ним своими мыслями.

— И всё-таки обязательно хочу побывать в Василь-Сурске.

— А почему бы и нет? — пожал он плечами. — Время летнее. Чего зря в большом городе сидеть? Места там, говорят, хорошие. Покупаетесь, позагораете. Начальником милиции там хороший парень работает, студент-историк в прошлом. Он у нас на курсах был, очень музеем Петрогуброзыска интересовался, особенно медальоном и портретом Бухвостова. Хотел с вами познакомиться. Вот и познакомитесь. Если хотите, я ему письмо напишу. Насчёт мебельного гарнитура «Прекрасная маркиза» не знаю, а отдых с рыбалкой он вам обеспечит. Про василь-сурскую стерлядь небось слышали?

И вот в самый разгар лета, запасшись письмом Усольцева и официальной бумагой от «Бытового музея сороковых годов» (всем, без исключения, органам власти предписывалось оказывать мне везде и во всём помощь «в интересах просвещения рабоче-крестьянских трудовых масс»), я отправился налегке в Василь-Сурск.

По-моему, никогда в жизни — ни до, ни после — у меня не было такого хорошего настроения и таких приятных предчувствий.

Городок меня очаровал. Всё здесь ласкало взор: бескрайние сады, великолепная дубовая роща, посаженная, по преданию, Петром I, нарядная Хмелевская церковь с иконами XVII и XVIII веков, здание уездного училища, уютные чистенькие улочки, весёлые, сбегающие наперегонки с горы дома.

Но долго восхищаться красотами города мне не пришлось.

Когда я, стоя на пристани, любовался Сурой, кто-то сзади осторожно тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел добродушную конопатую физиономию «снегиря» — так в двадцатые годы из-за яркой формы любили именовать милиционеров. «Снегирю» было лет двадцать, не более. Он лузгал семечки и внимательно разглядывал меня, причём мне показалось, что особое внимание почему-то привлекает моя широкополая шляпа.

— Приезжими будем или как? — спросил «снегирь», продолжая грызть семечки.

— Приезжий.

— А паспортная книжечка у нас имеется?

Я дал ему свой паспорт. «Снегирь» повертел его, пощупал, поскрёб ногтем. После этого ухмыльнулся и подмигнул мне.

— Как у вас говорят? Ростов — папа, Одесса — мама, а Елец — всем ворам отец.

— Я вас не понимаю.

— Это ничего, что мы не понимаем. Сейчас не понимаем — потом поймём, — ехидно сказал «снегирь» и, спрятав мой паспорт в карман гимнастёрки, спросил: — А ещё какие такие документы у нас имеются?

— Верните прежде мой паспорт, — потребовал я.

— Какой паспорт?

— Тот, который вы себе в карман положили. Вот какой!

— Это не паспорт.

— А что же по-вашему?

— «Липа».

— Какая липа?!

— Натуральная «липа», елецкой работы, — убеждённо сказал он.

— Ну, знаете! — возмутился я.

— Ах, какие мы нервенные! — съехидничал «снегирь» и сказал: — Ежели у нас ещё какие документики имеются, то очень даже советую предъявить. Всё одно, когда в милицию доставлю, личный досмотр до самых кальсон учиним.

Изучая бумагу из «Бытового музея сороковых годов», он хмыкал и улыбался, давая тем самым мне понять, что старого воробья («снегиря») на мякине не проведёшь.

— Выходит, по мебельным делам мы сюда прибыли?

— Выходит, что так, — в тон ему ответил я.

— И не стыдно нам?

— А чего мне, собственно, стыдиться?

— Не знаем?

— Не знаю, — отрезал я. — И буду вам весьма признателен, если вы изволите наконец объясниться!

Он расплылся в улыбке.

— Ишь ты, фу-ты, ну-ты. Из антиллигентов мы, в гимназии небось учились, все науки превзошли! — восхитился он и от избытка восхищения перестал даже лузгать семечки. — Значит, выходит, признательны будем, коли я объяснение дам? Ну, ежели так, то чего ж, и объяснюсь, коли мы такие глупые и ничего понимать-соображать не желаем.

— Уж будьте любезны!

— Буду, буду, любезным. Чего там! С Мебельщиком давно мы стакнулись, а?

— С каким именно мебельщиком?

— С натуральным, маклаковским.

— Я действительно интересуюсь художественной мебелью…

— Придуриваемся? — укоризненно спросил он.

— Как вы со мной разговариваете?!

— А как? Как положено, без рукоприкладства.

— О каком мебельщике вы говорите?

— О том самом. О преступном элементе по кличке Мебельщик, он же Гусиная Лапка, он же Гриша Прыг-Скок. Других у нас, слава богу, не имеется. И этим по горло сыты.

— Не знаю я никаких гусиных лапок, гриш и мебельщиков! — заорал я.

«Снегирь» скорбно вздохнул. Похоже было, что я окончательно подорвал его веру в человечество.