Владимир Марченко - Любовь и смерть Ивана Чагина

Дверным звонком дрынькнул телефонный аппарат. Поморщило лицо Гребнева, как от зубной боли свело. Неловко сгрёб короткопалой кистью трубку, долго пристраивал к волосатому уху.

— Ну. Слухаю. Опять нехватка? Три пуда этого шрихта привозил на прошлом месяце. Что из того, что латыньский. Приспособь. Там и русские буквы есть… Ягнячья мать — собака. Вы его с чаем пьёте? Приспособь. Выкручивайся. Время у нас такое. …Грамотных мало, а умных нет. Не дави. Заканчиваю статью. Времени…. Сегодня опять банда напала на сельсовет. Обязан помогать. — Секретарь посмотрел на Чагина прищуренными плутоватыми глазами. — Товарищ, Редкин, не кипятись, как холодный самовар. Понимаю я. Всем трудно. Кто тебе обещал лёгкую работу? На водах, конечно, было легче. Мы новый мир строим. Поэтому и трудно его рожать. В муках, Редкин, всё новое рожается. Я тебе через пару недель пополнение пришлю. Через пятнадцать дней. …Красноармеец. Командир роты. Писатель. Пьесы писал и прочее… Листовки, воззвания. Грамотный человек и отважный. …Обыкновенные пьесы. Не Эсхил и не Софокл. А лучше и талантливее. Они ему в подмётки сандалий не годятся. От себя отрываю. От сердца. …Малость недолеченный. Поляки попортили ему плечо и ногу. А так он весь целый, в комплекте. …Не очень на нём катайся. Побереги. Буду заходить в гости. — Со вздохом положил трубку на рычаг и пальцем придавил, будто она сорваться может. — Прости, Ваня, отправлю-ка тебя в нашу редакцию. Организовал на свою шею. Установка такая пришла, чтобы своя газета была в каждом уезде. Там тебе будет легче. Там люди творческие. А тут рутина. Бумаги. Тётю свою пригласи. На время. Где она? Поваром в детдоме. Она в партию вступит? Ты в нашей ячейке. Будем встречаться. Она обижена советской властью? …Дом забрали. Библиотеку забрали. Теперь её все читают и …курят. Глупые и слепые кутята. Как ты думаешь, чего бы она хотела из своего мещанского добра?

— Незнаю. — Невозмутимо и спокойно ответил Иван. — Спрошу.

— Позвони. Её пригласят.

Пили ароматный чай, ели пироги, жевали сало. В просторном кабинете картины местных художников Горелова и Варгатёра не особо вязались с партработой Гребнева… Это были пейзажи с ручьями и крестьянскими хатками, пшеничными полями и лесными полянами, заполненные кипреем и ромашками. На картине Чагиных была написана старая водяная мельница. На переднем плане — лошади и телеги с мешками, а на воде пруда отражается огонёк костерка, у которого сидят дети. Иван с детства видел эту картину. Ему хотелось побывать на том берегу, посидеть с удочкой и развести костёр. Когда был маленьким, то считал, что есть такая трава, которая может сделать любого человека маленьким, и тот вполне сумеет забраться в картину. Когда подрос, то просил отца, отвезти его к этой мельнице. Отцу некогда. Обещал, что придёт время, и он повезёт его туда, поможет развести костёр и наловить рыбу на уху. Не дождался, когда у отца будет свободное время.

Чагин, лёжа под пулями, сказал себе, что если вернётся живым, то обязательно найдёт эту старую мельницу. А если у него будут дети, то бросит все свои дела и отвезёт их туда, куда им захочется — в лес ли, в степь ли. Не будет ссылаться на занятость, на отсутствие времени. Надо только дождаться, когда заживёт рана, когда придёт весна и отправится туда, в Сорочий Борок, где ручей, где запруда, где сверкает вода, падая с мельничного колеса.

— …Найду ей исправную швейную машину. Пусть учит девчонок шить. Обмундировки много на складе. Распорют английские френчи, пошьют платья, жакетки, пальтишки. Дети раздеты. Три машинки реквизирую. Пусть шьют, продают, меняют. — Гребнев говорил запальчиво, как мальчишка, без строгости, без начальственного взгляда. Ивану казалось, что он добрый и хороший человек, получивший эту трудную работу по переустройству маленького уездного мира. — Ваня, а как ты считаешь НЭП надолго? Это не просто. Как же так. Хозяйчики полезли из щелей. Сворачиваем с революционного пути? Ленин понимать должен, что мировая революция обязательно свершится. НЭП — это удар по трудовому народу. Его опять в батраки, в работники загоняют… Гребнев не успел договорить, как в кабинет ввинтился мужчина, взволнованно заговорил с порога:

— Наум Макарович, ты поставил бывшего эсера командовать пекарней, — почти кричал посетитель в старом пальто, в шапке довоенного образца. — Что у нас коммунистов нет?

— Кто говорит, что нет? — отставил кружку секретарь. Внимательно посмотрел на вошедшего. — Тебя ставил? Ты не соображаешь, как надо тесто заводить…

Вертлявый начал что-то рассказывать о муке и дрожжах, что эсер Костенко заставляет перебивать тесто на три раза, что он выступал в семнадцатом году против партии большевиков. Гребнев слушал его, молча, вдруг засопел. Неожиданно стукнул по столу ладонью. Проситель замолк.

— Где ты был в семнадцатом? Я тебя спрашиваю! С какими флагами ты ходил? Не было тут никакой партии большевиков. Чего ты хочешь? Я тебя ставил пекарем второй руки. Ты воровал соль и муку. Надо было тебя расстрелять по законам военного времени. Пожалели детей. Будешь клеветать на руководителя пекарни Костенко, пиши себя в списки на биржу труда, иди к нэпману в работники. Он никогда не был эсером. Хорошо, работай. Завтра приду, разберусь. Я тебя научу хлеб выкатывать.

Когда за доносчиком закрылась дверь, Гребнев посмотрел на Ивана и беззвучно рассмеялся, склоняясь над столом.

— Вот народец. Не хочет работать. Костенко специалист. Не нравится. При пиве, при бражке много братьев. Надо наябедничать, настучать. Ягнячья мать. А сколько раз надо перебивать тесто?

— Не помню. — сказал весело Иван. — Не меньше трёх раз. Спрошу у тёти.

— Узнай. Столько всего нужно знать. А голова одна. Саботируют. Портят оборудование, опаивают рабочих лошадей, чтобы к весне не на чем было пахать. Появились в уезде ветеринары. Поздно узнал. Ездят по коммунам, что ни лучше коняга, то пишут, что болен сапом, нужно пристреливать и сжигать. У кулаков кони здоровые. …Звонит секретарь из Липовки. Еду. Арестовываю. Документы подлинные. Кто выдавал? Звоню в Самару. Никто их не знает. В партии на учёте не стоят. В пяти уездах половину жеребцов уничтожили. Понял, Ваня? На фронте враг был один. А нынче, как крыс на корабле. Рядятся в разные одёжки. Не разобрать. А разбирать надо, на чистую воду выводить врагов. С этим НЭПом голова кружится, как у ринитной овечки. Мандат тебе дам. Подозрительных арестовывай. Разберёмся. Извинимся и отпустим, если не виноват.

— Как это?

— Уничтожают технику, жгут семена. Лучше арестовать одного невиновного, чем упускать врага. Сигналы поступают. Что-то контра копит, готовит нам беду. Будем вместе ездить по деревням, возить газету. Будешь данные собирать, присматриваться к людям. Руковожу газетой, а партийцев в редакции — никого. Подними дисциплину. Народ разный собрался. Присмотрись. Будешь моя политическая опора.