Валерий Введенский - Старосветские убийцы

Одна Катя в неведении оставалась, очень переживала за отца, знала, что тот партизанит.

На следующее утро после Васечкиного приезда собрались мы с Машей в монастырь, сестре радостную новость сообщить и Господа поблагодарить. Васька крепко с приезду выпил, решили дать ему отоспаться, а Катя рано никогда и не вставала. Вернулись только на следующий день, вечером разыгралось ненастье, возвращаться побоялись.

Отпуск был недолгий, вскоре Вася уехал, а Катя заболела! Жаловалась на слабость, головокружение. Старичок-доктор, осмотрев, заверил, что страшного ничего не находит: жара нет, лихорадки тоже, а хандра у девиц – обычное явление. С замужеством проходит. Но ей становилось все хуже. Катя все время в постели проводила, ей и еду туда подавали. Когда не ест – спит или плачет навзрыд. Стала раздражительной, начала дерзить, чего раньше за ней не водилось

Ближе к лету заметила, что девка-то располнела, и грудь у нее налилась! Служанка доложила, что по утрам Катю часто мутит.

Разговор долго не получался. Я и так и сяк, а она, стиснув зубы, молчит или с пеной у рта уверяет, что все в порядке! Мол, полнота ей к лицу, а тошнит от прокисшего молока.

Никак только понять не могла, с кем Катя согрешила? Из дома не выходила, все слуги мужского полу у нас как один пожилые, для таких забав негодные.

А когда поняла, сама чуть не умерла от ужаса!

Оказалось, что в тот день, когда мы с Машей укатили в монастырь, Васька, как проснулся, сразу опохмелился и начал развлекаться по-своему: голым бегал вокруг дома, палил из ружья, потом принялся колотить слуг. Они все и разбежались. В доме остались одна Катя да пьяный Никодим, его армейский денщик-собутыльник.

Все за столом дружно уставились на Митю.

– Да, – подтвердила Анна Михайловна, – Васька спьяну изнасиловал племянницу. Митя – их сын.

– Ох! – Растоцкая упала в обморок. Ее успели подхватить. Запричитавший муж принялся обмахивать супругу веером, а Тоннер сунул ей под нос предусмотрительно заготовленный нашатырь.

– Дальше рассказывать? – сухо поинтересовалась Северская. – Или в обмороке пока полежите?

– Рассказывай, Анна Михайловна, – отозвалась Варвара Петровна Кусманская. – Всем очень интересно.

– Любопытной Варваре нос оторвали, – напомнила Анна Михайловна. – Ладно. Начала, так закончу. Желая сохранить все в тайне, решила я отвезти Катю в Н-ский монастырь, якобы на лечение. Ухаживать за ней приставила Машу, и не без умысла. Та перед поездкой навестила подруг и каждой по секрету шепнула, что беременна. Мол, перед смертью мужа Бог услышал ее молитвы и сотворил чудо. Хотели мы Катину честь сохранить, выдать ребеночка за Машиного. Всем было бы хорошо! Сестре – дитятко долгожданное, Катюше – спасение от позора!

Беременность протекала тяжело. Бедная девочка часто теряла сознание, постоянно плакала, билась в истериках. Когда пришла весть о гибели ее отца, я не решилась сообщить, Катя и так была не в себе. Благодаря положению настоятельницы Ольге удавалось все держать в тайне. Секрет знали только двое сестер из монастырской лечебницы, где находились Маша с Катей.

После родов у несчастной девочки началась горячка. Маша занималась младенцем, сестры отлучились к другим больным. Катя открыла окно и сиганула вниз.

На глаза Анны Михайловны навернулись слезы. Она перекрестилась, утерлась платочком и продолжила рассказ:

– Тогда я и приняла решение переехать в Носовку. Там нас никто не знал, и тайну сохранить было легче. Поместье по наследству переходило к Василию, а должно бы перейти к Мите, Катиному сыну. Здесь и решили его воспитывать. Машу объявили матерью, а Катю перевезли сюда в гробу и похоронили.

Вася писал мне письма, но я не отвечала. В душе я его прокляла и видеть больше не желала. Допился сынок до чертей, с ружьем бегал по улицам и палил в прохожих, хорошо, что никого не убил. Поместили его в гарнизонную тюрьму. Я узнала об этом из письма Никодима. Грозила Ваське и долговая тюрьма: он проиграл столько, что пришлось продать Раздольное. Чего уши развесили? – прикрикнула Северская на слуг. Те перестали прислуживать и замерли, боясь пропустить хотя бы слово. – Ишь, распустились! Кабан готов?

– Готов, готов, барыня, – поспешил ответить Гришка. Впервые Тоннер видел его трезвым и гладко выбритым. – Сию секундочку, уже несу.

– Когда увидела Васю, подумала: не жилец. Лицо серое, ноги распухшие, меня не узнал. Решилась забрать с собой, пусть уж в Носовке помрет, среди родных. Но он постепенно очухался.

"Отдавать под суд, – сказала я ему, – тебя не хочу. Семье позор не нужен. А Носовка не наша, она Митина. Так что, Вася, жениться тебе нельзя. Никогда! Чтоб других наследников не было".

Вася плакал, раскаивался, икону целовал. На том и порешили. Девок портить ему не запрещала, а чтоб сиднем не сидел, разрешила охотиться.

– А как Никодим здесь оказался? – спросил помолодевший лет на десять Тоннер (бакенбарды обгорели, и их пришлось сбрить).

– В горячке Вася никого не подпускал, только его. Дала взятку, чтоб Никодима из солдат комиссовали по болезни. Егерь из него получился неплохой: лес хорошо знал, в охоте разбирался. Правда, подлец, настойки гнал, но божился, что исключительно для себя.

Так и жили. Митя рос. Я его не баловала, держала в строгости. И учиться заставляла. Если лодырничал – секла розгами, оттого такой славный и вырос.

– Да уж! – не сдержался Угаров.

– Я еще не закончила, потерпите. Вася Митеньку вроде любил. Играл, учил тому, что сам умел: на лошади ездить, стрелять. Всегда повторял, что грех перед сыном и Катей искупит. Церковь исправно посещал, молился подолгу. Видно, просил Господа, чтоб меня побыстрей прибрал.

Маша умерла неожиданно; я, как ее похоронила, начала сдавать: то спину не разогнуть, то с кровати не встать. Видеть плохо стала, читать только на солнышке могла. Продиктовала письмо Ольге, в монастырь. Она от дел по старости отошла, доживала простой монашкой, но пользовалась большим уважением. Попросила мне компаньонку подобрать, женщину не старую, но и не молодую.

С ответным письмом приехала Настя. Сестра прислала дальнюю родственницу, оставшуюся без всяких средств к существованию. Видела я все хуже и хуже, спросила Настьку про возраст. Та соврала: "Сорок", – а я, слепая, разглядеть-то и не смогла.

Поначалу Настя мне понравилась. Указания выполняла беспрекословно, болтовню мою старушечью с утра до вечера слушала, книжки вслух читала. И в хозяйстве толк знала. Я нарадоваться не могла: думала, оставлю дом в надежных руках. А она за моей спиной уже крутила с Васькой.

Настя долго расхваливала какого-то доктора. А мне все хуже и хуже было: пусть, думаю, приедет, чем черт не шутит. Явился – не запылился, осмотрел, прописал микстуру. Не соврала Настя, боли прекратились сразу, только спать я стала целыми днями и не соображала ничего. Даже если проснусь, все равно как во сне. Чем ты, подлец, меня потчевал?