Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс

— Да на что вам далась Надежда? Вот и господин, меня заарестовавший вчера, упомнил… Ну… какие отношения? Да самые обыкновенные… знакомая моя. Полюбовница. Что случилось — то? Что вы на меня насели? — Влас говорил торопливо, глотая окончания и взгляд его метался с Путилина на Гаевского, с Гаевского на Путилина.

— А то случилось, что её вчера нашли убитой, зарезанной, — внушительно заявил Путилин. — Кто — то ей голову почти отрезал.

Дмитриев вмиг ссутулился, схватился руками за голову и беззвучно закачал ею из стороны в сторону, моментально сделавшись похожим на старика. Секунд десять он безмолвно качался на стуле, затем, взяв себя в руки, выпрямился:

— Вы думаете, это я…? Ну да, конечно думаете… Но я этого не делал. Слышите?

— Расскажи, когда виделся с нею последний раз.

— Было это… Господи, когда же это было? сбился, надо же..! Третьего дня это было, часа в три пополудни. Она пришла на рынок в галантерею, ну и ко мне в магазин заглянула. Проведать, значит… — голос его дрогнул. — Разве ж я знал, что вижу её в последний раз, э — эх?!

— А если б знал, то что? — Путилин тут же ухватился за обронённую фразу.

— Плохо мы с ней расстались. Я ведь попенял ей, что на работу ко мне пришла — у нас хозяин этого не любит. А она так весело мне — «а пусть завидуют». Оладьев с мёдом принесла, да.

— Какие у вас с ней были отношения? Вы не ссорились?

— Да чего ж нам ссориться? Женщина ладная, красавица, молодец во всём… Нет, мы пожениться хотели в будущем году.

— А почему в будущем? почему не сейчас? Ведь в грехе жить — душу губить.

— Так — то оно так, но для женитьбы капитал надо какой — никакой скопить, а то что это за жизнь, когда жена у одних хозяев служит, а муж у других, и видятся только по воскресеньям да праздникам? Не — ет, это не жизнь… Жена должна дома сидеть, детей растить, за мужем ходить. Я планировал на будущий год из приказчиков уйти, прикупить булочную, братьёв из деревни выписать, семейное дело закрутить, ну, тут и жениться. Да, видите, Ваше высокаблагородие, как всё обернулось.

— А что ты делал вчера? Опиши весь день.

Влас на секунду задумался, потом твёрдо, словно даже с каким — то облегчением, стал отечать:

— Да всё как обычно. Открылись в семь. Почти сразу поехал с грузчиком в пекарню, она там же, на другом конце Апраксина двора, загрузили подовой хлеб, привезли…

— Самовывозом, стало быть берёте? — уточнил Путилин.

— Конечно, самовывозом. Так дешевле, быстрее и не зависишь от скорости их развозки. А то ведь не угадаешь, кому первому пекари хлеб повезут: тебе или кому другому.

— Ясно, давай дальше.

— Сгрузили, значит, два возка…

— Когда грузили, ты где был?

— Тут же, сам и грузил вместе с возницами. Я ж только называюсь приказчиком, а так… и жнец, и на дуде игрец, всё делаю. Да там — то работы крепкому мужику на пять минут всего.

— Ясно, дальше давай. Только не ври, Влас, мы ведь всё проверим..!

— Примерно около восьми, стало быть, закончили. Потом в магазине сидел, кассу держал. В девять обычно привозят белую булку. Белый хлеб привозит другой приказчик. Моё дело принять после разгрузки, проследить, чтоб не было недостачи, рассортировать и разложить по поддонам для удобства торговли. Ну и попутно торговать. Всё надо успеть. Так работал до десяти. К этому времени обычно приходит хозяин. Ну, вчера тоже пришёл. Мы с ним ушли в кабинет, правда, это громко сказано: просто закуток позади торгового зала, и я показал ему приходно — расходную книгу. Потом выпили с ним чаю — он завсегда пьёт чай с баранками и липовым цветом.

— Откуда же в апреле липовый цвет?

— Так с лета ещё, засушеный. Целая коробка в закутке стоит специально для Нил Степаныча.

— Так, ясно с чаем. Что дальше?

— Ну вот, потом уже, около одиннадцати, Нил Степаныч уехали, а я пошёл в зал, на подмогу продавцу Фёдору, у него самая торговля пошла.

— То есть ты был в торговом зале? — уточнил Путилин.

— Именно так, выше высокоблагородие. В первом часу пополудни прибежал посыльный из Гостиного двора, там купец Полотенников именины праздновал, так для всех своих служащих заказал кренделей и ватрушек. Я именно его и обслуживал. Да и других обслуживал. Это будет легко проверить. Примерно в два пополудни я пошёл обедать в трактир, знаете, поди " Самовар» в Апраксином переулке? — продолжил свой рассказ Дмитриев, но начальник сыскной полиции его остановил:

— Ключи у тебя были от квартиры Барклай?

— Ключи??? — опешил Дмитриев. — Отродясь никаких ключей от господских квартир в руках не держал!

— А не слыхал ли ты от Надежды Толпыгиной, что барыня её собиралась уехать на несколько дней?

— Нет, про то мы не разговаривали. Не было у нас обычаев хозяев обсуждать. Меня отец учил: справный работник о хозяине не говорит. Вот и мы с нею о хозяевах не разговаривали. Надя всё про сапожки тараторила, которые в обувной лавке присмотрела, всё звала, чтоб пойти примерить. Но я не мог отлучиться. Хозяин того не любит. Кто ж знал…

— Ладно, Влас, хорошо. Мы твои слова живо проверим. А покуда посидишь в кутузке. Спешить тебе всё равно особенно некуда: сегодня тебя ещё следователь будет допрашивать «под протокол». Если твой рассказ подтвердится, спать отправишься к себе домой.

— А вы что же, правда подумали, что это я свою невесту убил? — голос Власа задрожал от сдерживаемой обиды. Он возмущенно подался всем корпусом вперед, словно непременно желая заглянуть в глаза Ивану Дмитриевичу.

— Что я подумал, тебе того лучше не знать! — резко ответил Путилин. — Жизнь штука с одной стороны хитрая, а с другой — очень даже простая. Всякое бывает. И ревность, и обида, да и люди тоже все разные.

После того как Дмитриева увели конвойные, Путилин опять откинулся на спинку кресла и задумчиво пробормотал:

— Учить я вас не буду, что делать сами знаете. Слова Власа — проверить. Если окажется, что он действительно всё утро был безотлучно в магазине, то его надо отпускать. Эх, как нас задерживает то обстоятельство, что нельзя поговорить с госпожой Мелешевич.

Едва он успел закончить фразу, как в дверь постучали и на пороге появился секретарь. На самом деле его должность в «штатной росписи» Управления называлась непонятно и витиевато — «журналист Сыскной полиции», но к литературе его род занятий не имел ни малейшего отношения. Этот человек вёл «журнал происшествий», регистрировал входящие сообщения, готовил сводки и всё это надлежащим образом архивировал; строго говоря, его следовало именовать «референтом» или, на худой конец, «архивариусом». Поскольку все эти профессии для полицейского уха звучали не просто неуместными в этих стенах, а прямо — таки оскорбительными, «журналист» именовал сам себя «секретарём его высокопровосходительства Начальника Управления Сыскной полиции».