Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс

Среди многочисленных бумаг покойной — разного рода счетов, именных облигаций, отчётов управляющего имением за разные года, писем и открыток Агафон Иванов обнаружил преинтересный документ. Это была записка на листе с угловым штампом столичного «Общества взаимнаго поземельного кредита», датированная девятнадцатым апреля сего года, то есть написанная буквально за пять дней до убийства Александры Васильевны Мелешевич, в которой приводилось описание её имения в Рождественском и рассчитывалась ориентрировочная оценка его стоимости. Наличие подобного документа указывало на то, что владелица собиралась либо продавать имение, либо брать кредит под его залог. Ни то, ни другое не казалось чем — то необычным. Самое интригующее заключалось в визитной карточке, подколотой английской булавкой к листу с расчётами: карточка эта принадлежала юридическому консультанту «Общества» Алексею Ивановичу Шумилову.

Человек этот был хорошо знаком Иванову, как, впрочем и множеству других жителей столицы, связанных родом своей профессиональной деятельности либо стечением жизненных обстоятельств с сыском и судопроизводством. Раньше, лет десять тому назад, молодой Шумилов служил в прокуратуре окружного суда, но в ходе расследования скандального дела Мариэтты Жюжеван отважился пойти против корпоративного братства офицальных «законников», принял меры к защите напрасно обвинённой в ходе расследования гувернантки, за что и был вынужден уйди из Министерства юстиции. Последующие годы Шумилов помимо официальной службы юрисконсультом в чрезвычайно богатом «Обществе взаимнаго поземельного кредита» постоянно занимался чем — то вроде частных расследований по самым разным поводам, на чём приобрёл немалую славу весьма специфического свойства. Он не был человеком публичным, как иные писатели или артисты, но знакомых имел массу и, в принципе, был хорошо известен в Санкт — Петербурге. К нему регулярно обращались адвокаты, знакомые и просто люди, попавшие в жернова тяжеловесной и беспощадной полицейской машины, дабы он помог несправедливо обвиненным или заподозренным в совершении преступления доказать невиновность. Шумилов в отличие от адвокатов не просто латал прорехи официального следствия, но зачастую отыскивал подлинного преступника, как это случилось в прогремевшем на всю Россию «деле Мироновича», потрясшем в 1883 году весь Петербург. Посему дорожки сыскных агентов и Алексея Ивановича Шумилова пересекались гораздо чаще, чем того хотелось бы обеим сторонам. Сие обстоятельство не особенно радовало полицию, поскольку Шумилов постоянно обходил Сыскную. Впрочем, это не мешало даже самому Путилину относиться к Шумилову если не с симпатией, то с уважением во всяком случае. Мудрый действительный тайный советник прекрасно понимал, что наличие сильного конкурента подстёгивает агентов и положительно сказывается на конечном итоге сыскной работы. Хотя деятельность Шумилова частенько осуществлялась на грани дозволенного, всё же грубых нарушений закона бывший выпускник Училища Правоведения не допускал и формально не давал повода остановить себя.

— Ваше высокопревосходительство, взгляните, тут знакомые всё лица появляются. — с такими словами Агафон Иванов отнёс листок с расчётами и прикреплённой к нему визиткой Путилину.

Начальник Сыскной полиции внимательно изучил бумагу и задумался.

— Ну, что ж, это даже в чём — то упрощает наше дело. Надо будет потолковать с ним. Агафон, не откладывая в долгий ящик, нанеси — ка господину юрисконсульту визит вежливости. — распорядился Путилин. — Ведь ты, кажется, уже бывал у него на квартире?

— Приходилось, Иван Дмитриевич. — усмехнулся Агафон. — Что сказать ему? Может, какие — то особые пожелания будут?

— Я знаю, он тебя поить начнёт. Не пей в гостях много дармового коньяку.

Во второй половине дня в квартиру приехал извещённый об убийстве Александры Васильевны её сын — Дмитрий Николаевич Мелешевич. Это был щеголеватый мужчина с тросточкой, лет за тридцать; впрочем, на самом деле ему было всего лишь двадцать семь, но в стремлении добрать солидности он отпустил бородку клинышком, которая его заметно старила, и отрастил брюшко, отчего его фигура приобрела тяжеловесность и некий «бабий» оттенок. Был он мрачен, но особого горя не выказывал. С полицейскими держался свысока, равнодушно — барски.

— Скажите, Дмитрий Николаевич, вы поддерживали с матушкой тесное общение? — спросил Путилин, уединившись с Мелешевичем в кабинете.

— Что значит «тесное»? — нехотя отозвался тот, не удостаивая начальника Сыскной даже взглядом. Заложив нога на ногу, он принялся внимательно рассматривать острый нос лакированных штиблет, видимо, совсем недавно оцарапанный.

— Отвечать вопросом на вопрос в среде воспитанных людей почитается дурным тоном, — спокойно заметил Путилин. — Умничать передо мной не надо, сие может иметь для вас совсем не те последствия, на которые вы расчитываете. Перед собою вы видите действительного тайного советника, должностное лицо второго класса, так что потрудитесь сесть подобающим образом!

Мелешевич даже в лице переменился; моментально опустил ногу и сел, выпрямив спину, как ученик — отличник.

— Простите, ваше высокоблагородие, я действительно не понял вашего вопроса.

— Под «тесным» общением русские люди обычно понимают духовную привязанность, которая, увы, зачастую исчезает по мере взросления детей. — спокойно пояснил Путилин, не спуская немигающего взгляда с лица Мелешевича. — Я хочу знать, обсуждала ли Александра Васильевна с Вами свои планы, вникали ли Вы, как любящий и заботливый сын, в её дела.

— Ну — у, видите ли… жили мы на разных квартирах. И сферы приложения сил у нас были… э — э… различные.

— Что сие означает?

— Я живу интересами службы, а матушка… ведёт… в смысле, вела… — поправился он, — жизнь, соответствующую своему возрасту: пасьянс, визиты к таким же дамам послебальзаковского возраста, вот разве что с братцем своим носилась неумеренно.

— С Николаем Николаевичем Барклаем? Тот, что знаменитое путешествие совершил? — уточнил Путилин. — Или был какой — то другой брат?

— С ним, да. То есть, братьев у неё много, но в данном случае я имел в виду именно Николая Николаевича, географа и этнографа. Я, конечно, понимаю — родство со знаменитостью греет тщеславную душу, но по мне чем такая слава, как у дяди, лучше уж вообще без неё.

— Ну, почему же? Он громадное дело сдалал для отечественной и мировой науки…

— Помилуйте, — перебил Путилина Мелешевич, — рассказывать, как тебя чуть не съели на завтрак дикари — это, по — вашему, слава, о которой можно мечтать? Грибоедов, по крайней мере, погиб, выполняя государственную миссию. А за что рисковал жизнью дядюшка? За то, чтобы доказать, что объём черепа полинезийца равен среднестатистическому объёму черепа белого человека? Нёс, так сказать, идеи гуманизма и человеческой общности? Они — эти идеи — того стоят, на ваш взгляд? А эта мысль создать русскую колонию там, в этой папуасской земле? Будем базировать Тихоокеанский флот на Полинезию! Он всерьёз обсуждал этот вопрос с родным братом, другим моим дядюшкой, тот военный капитан. Затем Николай Николаевич обосновывал идею о создании под протекторатом России государства Папуас и даже поднимал этот вопрос в Георгафическом обществе. Матушка, главное, носилась с этими идеями как… как курица с яйцом, уж извините. Даже иной раз за неё становилось неудобно. Когда меня на официальном приёме — а я ведь работаю в Министерстве иностранных дел! — английский дипломат вдруг начинает расспрашивать, правда ли, дескать, что я со своей матушкой собираюсь переселяться на этот Берег Барклая, будь он неладен, я просто сквозь землю готов провалиться от стыда!