Дэвид Дикинсон - Ад в тихой обители

Патрик Батлер раздумывал, помещать ли речь декана в следующем номере. Смотря по тому, как долго он будет изливаться, решил Патрик: декан страшно обижался, когда его проповеди, его нетленные тексты, сокращали. Пауэрскорту пришло на память латинское изречение de mortuis nil nisi bonum, «о мертвых лишь доброе слово», и тут же вспомнился кощунственный вариант, слетевший с уст его наставника в Кембридже после похорон одного крайне непопулярного профессора, — de mortuis nil nisi bunkum, «о мертвых лишь пустая болтовня».

— Одним из определений «кротости», — наставлял декан, — согласно Оксфордскому словарю является «добросердечие». Быть кротким означает быть добросердечным. Кротость есть милосердие. Быть кротким означает быть милосердным. Жителям нашего небольшого города хорошо было известно великодушие Джона Юстаса, человека, благословленного большим капиталом. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Канцлеру Юстасу довелось унаследовать значительную часть земных сокровищ. Подобные люди не всегда берут на себя бремя заботы о голодных и неимущих, страдающих и обездоленных. Но не Джон Юстас — самый щедрый даритель, которого когда-либо знал Комптон. Приюты, построенные нашим покойным канцлером для бедняков, увечных и престарелых, останутся вечным памятником его жизни и сотворенному им благу…

Кое-кто из прихожан начал потихоньку позевывать. Шестеро носильщиков позади гроба терпеливо дожидались окончания проповеди, чтобы вновь приступить к своим обязанностям. Ассистент с крестом стойко застыл у ступеней кафедры.

— Сегодня для нас день великой скорби, — произнес декан, отложив очки и оглядев аудиторию. — Лучший из нас безвременно ушел навеки. Сколько лет он еще мог бы служить нашей церкви, нашему собору, нашему городу. Но это и день ликования…

На последнем слове уверенный тон слегка сбился. Самый ядовитый из знатоков проповеди (второй тенор церковного хора, разочаровавшийся в религии, но до того два года посещавший богословский колледж) позднее объяснял заминку тем, что оратор очень сомневается в нерушимой вере своих слушателей как в ад, так и в вечное блаженство. Однако декан повторил с нажимом:

— День ликования! Ибо если кому и уготовано место на небесах, то это именно Джону Юстасу.

И мы сегодня радуемся, потому что, уйдя от нас, он пребывает с Отцом своим в обители блаженных. Вспомним слова пророка Иова: «Пусть черви изгложут плоть мою, но сам увижу Господа, своими глазами узрю Его». Джон Юстас — человек добра и кротости. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны кроткие, ибо они наследуют и царствие небесное!

Декан сложил стопку листков. Ассистент сопроводил его на прежнюю позицию. Хор запел гимн Пёрселла [10] Генри Пёрселл (ок. 1659–1695) — выдающийся английский композитор. , шестеро носильщиков вновь подняли на плечи гроб, осторожно спустились по ступенькам с хоров и обратным путем медленно пронесли усопшего по центральному нефу. У ворот собора уже стояла вереница экипажей, готовых отвезти тело и провожающих к маленькому кладбищу в глубине Ферфилд-парка. Торжественные похороны Джона Юстаса завершились. Через сорок восемь часов в местной нотариальной конторе «Дрейк и Компания» для живых должно было состояться оглашение последней воли покойного.

На следующий день лорд Фрэнсис Пауэрскорт решил пешком пройти пять миль от усадьбы до Комптона. Необходимо было остудить кипевший гнев. Он шагал, не видя окрестных красот, не любуясь на залитые бледным февральским солнцем холмы и поля. Возмутительный инцидент случился сразу после завтрака. Миссис Августа Кокборн с утра находилась явно не в духе. Щеки ее, казалось, еще больше ввалились, нос торчал еще резче, слуг она шпыняла с особой злостью. Однако бешеной атаки на самого себя сыщик никак не ожидал.

— Когда ж вы соизволите начать работать, лорд Пауэрскорт? — громыхнул выстрел в упор.

— Простите? — не сразу понял Пауэрскорт, просматривавший «Графтон Меркюри».

— Я говорю, намерены ли вы, в конце концов, взяться за дело? По моему приглашению и на мои средства вы поселились здесь, дабы расследовать все обстоятельства кончины моего брата. — Слегка понизив голос, миссис Кокборн зорко огляделась, удостоверившись, что любопытной прислуги вблизи нет. — Насколько я могла заметить, пока вы не предприняли ничего, кроме бесцельных прогулок по дому, и положение почетного гостя использовалось вами лишь для участия в различных светских церемониях, будь то торжественные похороны брата или устроенный семьей небольшой званый вечер после погребения. Не имей вы приличной репутации, лорд Пауэрскорт, вас можно было бы, пожалуй, заподозрить в склонности отдыхать и развлекаться за чужой счет. Речь сейчас не о гонораре, но за подобные труды я не намерена платить ни пенни!

Нагоняй вроде этого Пауэрскорт последний раз получал, когда ему не исполнилось и двенадцати. Тогда, обидевшись на весь свет, он забился под самую крышу конюшни. Теперь же он решил защищаться.

— Дорогая миссис Кокборн, — сказал он, задействовав все свое обаяние, — будьте же снисходительны к тому, что видится вам непростительной медлительностью. Как я уже вам говорил, мне важно прежде детальных расспросов завоевать доверие слуг, победить настороженность к чужаку. Вскоре, разумеется, я должен буду развернуть свой штандарт. Но пока рановато. Нужно время. И тут, боюсь, вам остается только положиться на мое чутье. Всем, прибегавшим к моей помощи в расследовании шантажа, убийств или иных злодеяний, приходилось предоставлять мне полную свободу действий. Я был бы счастлив, если пожелаете, предложить вам рекомендации от многих лиц. Начиная, скажем, с премьер-министра.

Миссис Кокборн брюзгливо фыркнула.

— Не думаю, что есть необходимость, — проговорила она. — Но мне нужны результаты. Результаты!

И с этими словами она вышла из комнаты.

«Чертова баба, — сквозь зубы бормотал шагавший Пауэрскорт, — чертова баба!» Впереди, как сторожевой маяк среди долины, блеснул торчащий шпиль собора. В центре города приспущенные над ратушей и резиденцией епископа флаги отдавали дань траура почившей королеве, точнее бы сказать — императрице.

Направляясь на общий сбор к поверенному, Пауэрскорт предчувствовал тягостные осложнения с завещанием. Возможно даже, обнаружится не единственный документ.

Контора Оливера Дрейка располагалась вплотную к церковной территории, в изящном, восемнадцатого века особняке, высокие окна которого смотрели на западный фасад собора. Пауэрскорта проводили наверх, в зал, видимо служивший парадной гостиной: на стенах многочисленные живописные виды собора, посередине длинный массивный стол, по меньшей мере на дюжину гостей, за каминной решеткой — ярко пылающий огонь.