Валерио Манфреди - Оракул мертвых

Афины, управление полиции

6 ноября, 18.00

— Я хочу немедленно знать, где она остановилась, и хочу, чтобы начиная с этого момента за ней установили слежку на машине.

Агент нашел нужную информацию в центральном компьютере полиции.

— Она остановилась в гостинице «Неон Эрмис» на Плаке и живет там уже около трех дней.

— Кто у нас в том районе?

— Манулис и Папаниколау.

— Они расторопные?

— Довольно шустрые, капитан.

— Я хочу, чтобы они обыскали ее номер: мне нужен номер той машины.

— Хорошо, капитан.

— Только один момент: все должно быть сделано чисто, чтобы она ничего не заметила.

— Хорошо, будем действовать аккуратно.

— Еще я хочу, чтобы ее телефон поставили на прослушивание, немедленно.

— Но, капитан, это внутренний номер.

— Мне наплевать, внутренний он или нет: поставьте на прослушивание всю гостиницу, если понадобится.

— Как вам будет угодно, капитан.

Караманлис вернулся в свой кабинет и снова достал фотографии: Элени и Ангелики — для друзей Кики — Калудис — как две капли воды. Он заглянул в записную книжку, чтобы перечитать фразу, которую на самом деле хотел забыть: «Избегай вершины большого треугольника, избегай пирамиды на вершине треугольника…» Чушь какая-то, геометрические задачки, бессмысленные слова. Кто угодно мог бы такое сказать, для этого не надо быть ясновидящим. В дверь постучали.

— Капитан, тут кое-что очень странное.

— Что там?

— Поступил сигнал касательно фоторобота.

— Откуда?

— С Корсики.

Караманлис встал и отправился вслед за своим подчиненным в комнату для телекса.

— Вот, смотрите.

И он показал капитану пришедшую по телексу фотографию с изображением взвода Иностранного легиона в африканском оазисе: контуром было обведено лицо одного из офицеров.

— Фельдфебель сыскной полиции Сан-Клемана говорит, будто узнал человека на фотороботе: он был его командиром в Легионе во время боевых действий в поддержку англичан между Сиди-Барани и Александрией. Фотографию сделали в оазисе Сива 14 апреля 1943 года.

Караманлис взял линзу и внимательно рассмотрел фотографию.

— Конечно, немного похож… Нет, — сказал он наконец, — это не он. Человеку со снимка сейчас, должно быть, лет восемьдесят. А тому, кого мы ищем, не исполнилось и пятидесяти. Продолжайте. Никогда нельзя знать наверняка.

После встречи с Караманлисом Норман и Мишель долго обсуждали план дальнейших действий и пытались подвести итог тому, что знали, или думали, что знают, о событиях, уже столь значительно повлиявших на их жизнь, дальнейшего развития которых они пока еще не могли предвидеть. Им пришлось признать: к сожалению, они потеряли след сосуда Тересия, предмета, быть может, способного возвратить их к той ночи десять лет назад и вывести на сцену всех персонажей трагедии, по крайней мере тех, кто выжил. В любом случае, поскольку находившиеся в их руках знаки происходили из Эфиры, а оракул мертвых снова начал пророчествовать, рано или поздно им предстоит туда отправиться. У Мишеля были знакомые в Национальном музее, с которыми он поддерживал связь из университета по линии своей профессиональной деятельности, и теперь ему удалось, не вызывая подозрений, получить достаточно точную информацию относительно Аристотелиса Малидиса. Тот вышел на пенсию два года назад и вернулся в окрестности Парги, где у него был домик. Тогда Мишель отправился в Государственное управление казначейства и узнал там адрес, на который перечислялась пенсия.

— Должно быть, он многое знает, — сказал он Норману. — Он оставался здесь все те десять дет, на протяжении которых нас с тобой не было в стране…

— Быть может, он также знает, где находится сосуд. Он последний и почти наверняка единственный видел его. Кстати, есть вероятность — те сообщения, полученные нами в Диру, исходили от него…

— Возможно…

Они выехали из афинской гостиницы и отправились на запад, в сторону Миссолунги, а оттуда — на север, к Эфире. Когда город показался на горизонте, солнце уже садилось: дни становились все короче. Норман остановил машину на площадке и вышел размять ноги. Мишель тоже вышел, встал, опираясь на крыло автомобиля, и закурил.

— Боже мой, как красиво. Я так и не забыл здешних мест. Вон видишь, там, вон в тех горах, находится деревенька, где мы подобрали Клаудио, чтобы потом довезти его до Парги.

— Начало прекрасной дружбы.

— Да, прекрасной и краткой… А вон там… смотри, солнце садится над морем у Паксоса. И из темных уголков пещер острова поднимается плач: «Умер великий Пан!»

— Да… и опускается вечер на черные ели Парги.

— И на холодный ахерузийский берег.

— Боже мой, Мишель, какой же ты неисправимый мечтатель… Оглянись. Посмотри: вон там открыли пиццерию, а здесь строят дискотеку. На холодном ахерузийском берегу скоро зазвучит хард-рок, по крайней мере летом. Послушай, ты многие вещи переживаешь слишком сильно и принимаешь слишком близко к сердцу. Друг мой, это место — такое же, как все остальные, и мы приехали сюда, чтобы положить конец длительным страданиям, чтобы обрести утраченного друга, если это возможно, чтобы остановить кровопролитие, чтобы найти предмет исключительной красоты, если получится, и раскрыть его значение. Но это — такое же место, как любое другое, договорились?

Мишель бросил на асфальт окурок «Голуаз».

— Нет никакой необходимости драматизировать. Смотри — я совершенно спокоен, мое душевное равновесие ничем не нарушено… А это, несомненно, такое же место, как любое другое. Вон там стоит Левкадская скала, откуда веками бросали в море людей, принося их в жертву. Чуть подальше — остров Итака, родина самого увлекательного и глубокого мифа за всю историю человечества, а перед нами — остров Паксос, откуда таинственный голос возвестил о конце древнего мира. В той лагуне, что мы проехали некоторое время назад, решались судьбы мира, когда Октавиан и Агриппа разгромили Марка Антония и Клеопатру. На этом море началась Пелопоннесская война, погубившая афинскую цивилизацию, а там, у наших ног, Ахерон впадал в Стигийское болото. Вон за теми горами, высящимися перед нами, две тысячи лет вещал оракул пеласгов, в Додоне, самый древний оракул в Европе. Он пророчествовал, используя шелест листьев огромного дуба… Ты прав, Норман: это точно такое же место, как любое другое.

Норман пробормотал что-то вроде:

— Я теперь бы чего-нибудь пожевал, — и нырнул в машину. Мишель тоже сел.

— Спорим, остерия Тассоса в Парге все еще открыта.

— Может быть. Мне бы хотелось туда заглянуть. Ты считаешь, он нас узнает?

— Ну, мы никогда там подолгу не засиживались, но приходили не раз.

Тассос потерял много волос и отрастил живот, но память у него оставалась по-прежнему хорошей.