Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами

Успеху защиты чуть было не повредило то обстоятельство, что Нетск город небольшой. Все присяжные много лет знали Адама как человека пустого, неумного и во всем послушного патрону Пиановичу. Как-то не верилось, что все аферы выдумал Генсерский. Впрочем, и особой симпатии к помощнику Пиановича не было. Даже гражданская жена Адама, с которой он прижил младенца, стала утверждать, что сын рожден ею совсем не от душегуба, а от секретаря казначейства Паршукова, который помер год назад.

Тем не менее адвокат Игнатия Феликсовича своего добился: в некоторых местах его речи дамы вскрикивали и теряли сознание. У одной из них, владелицы мануфактурного магазина, прямо в зале суда начались родовые муки, да такие спешные, что малютка явился на свет прямо в здании суда, в личном кабинете председателя, чуть ли не на председательском столе, крытом зеленым сукном.

Не только адвокат был в ударе в тот роковой день. Сам Пианович тоже плакал лучше прежнего и не так плотно закрывал лицо руками. Всем стало видно, что слезы его непритворные. Он был готов умереть, чтобы искупить свою вину. Адвокат напомнил, что его подзащитный во время следствия трижды уже пытался покончить с собой – пробовал повеситься на веревке, неловко сделанной из гнилой тюремной наволочки, травился чернилами и собирался до смерти подавиться сухарем.

В своем последнем слове сообщники Пиановича лишь всхлипывали. Зато сам он вновь объявил желание скончаться от мук совести. Пошатнувшись и бледнея, медленно провел он тыльной стороной руки по влажному лбу. Дамы в зале нестройно охнули, адвокат потупился. Запахло если не полным оправданием, то чем-то очень похожим.

В этот самый миг из рядов с бесшумным проворством вспугнутой кошки выскочила особа в черном. Она подбежала к подсудимому. Никто ее не узнал: она была под густейшей непроглядной вуалью, усеянной крупными бархатными мушками. Быстрым движением руки дама воткнула нож прямо в грудь Игнатия Феликсовича. Тот был заплакан, слаб и не оказал никакого сопротивления. Лишь громко, странно икнул, расширил глаза, еще мокрые от слез, и рухнул навзничь. Падая, он произвел головой невыносимый деревянный стук. Дама осталась стоять у барьера, сцепив руки и спокойно глядя сквозь мушки на повскакавший с мест, вопящий, обескураженный зал. Это была Кася Пшежецкая.

После ареста Каси и выноса мертвого Пиановича оглашение приговора никого уже не интересовало. Удар Кашиного ножа пришелся в самое сердце Игнатия Феликсовича. Дамы жалели его: ведь он не смог, как обещал, умереть от раскаяния! Немалые сроки каторжных работ для прочих членов шайки никого не тронули – всех теперь занимала судьба Каси Пшежецкой.

Процесс над Касей состоялся зимой. Он тоже был громким. Во-первых, в провинции, которую не удивишь кражами, пьяными дебошами и разбоями, нечасто рассматриваются дела о мести за поруганную фамильную честь. Во-вторых, стало известно, что молодой, но красноречивый адвокат, выписанный Антонией Казимировной из Плоцка (она, по примеру покойного Пиановича, не доверяла местным законникам), без памяти влюбился в свою подзащитную. Его не смутил ни крупный Кашин нос, который от тюремных лишений стал казаться еще больше, ни чешуйки на ее розовых веках. Адвокат не скрывал, что его венчание с гордой девушкой, бросившей вызов судьбе, состоится при любом исходе процесса.

Беспокоился он зря – неистовую Кашу оправдали. Она венчалась со своим адвокатом в тот же день.

Вскоре молодые покинули Нетск. Отъезжая, Каша нисколько не походила на себя прежнюю – неловкую девочку в куцем пальтишке с воротником из облезлого кенгуру. Она облачилась в белоснежные меха, узкие ботинки со стразовыми пуговками и в такую странную шляпу, что на нее крестились прохожие. Антония Казимировна была раздражена метаморфозой, но Каша объяснила: ее супруг не терпит сдержанных тонов и унылых фасонов. Каша лишь уступила его вкусу. Однако во всем прочем она держала себя с ним строго, независимо и уже несколько раз давала ему за какие-то промашки тумака своей мстительной рукой, затянутой в белую лайку.

По просьбе супруги Кашин муж взялся хлопотать, чтобы условия, в которых содержался несчастный монстр Генсерский, были смягчены. Адама стали чаще мыть, сытнее кормить. От этого он сделался спокойнее. Перед окончательным отъездом из Нетска Каша посетила своего протеже. Тот не узнал ее. Он лишь рассеянно улыбался из-за решетки бледными деснами и ковырял в носу сильной рукой. Каша вздрогнула: ведь именно эта рука пресекла жизнь прекрасной и грешной Зоей!

Время шло. Военные тяготы, потери, новые лица, несчастные беженцы из Западного края, добравшиеся и до Нетска, бесконечная череда ежедневных новостей почти выветрили в городе воспоминания о страшной истории, приключившейся летом 1913 года.

Да и кто мог вспоминать? Из тех, кому были известны все обстоятельства, в Нетске оставались одни близнецы Фрязины. На процессе Пиановича речь шла лишь о вполне доказанных грабежах ювелиров. Ни слова не было сказано ни о Лизе Одинцовой, ни о Ване, ни о дождливой ночи, которая решила судьбу дела. Ведь дворник Тихуновских успел-таки отправить тогда телеграмму капитану Матлыгину!

Капитан оказался как раз и трезв, и зол, и вполне готов к какому-нибудь лихому делу. Со своими товарищами-азиатцами он настиг Игнатия Феликсовича недалеко от Лезова и железным кулаком выбил из него признания в совершенных злодеяниях. Впрочем, Пианович не особенно сопротивлялся. Потеряв Лизу, он сокрушался и плакал. От него сильно пахло коньяком. Капитан, человек чести, взял со злодея клятву, что имя Лизы на следствии упоминаться не будет и репутация ее не пострадает.

А что же Ваня Рянгин? Ваня в ту ночь, несмотря на открывшуюся рану, сам покинул Лизину комнату по яблоневому стволу, похожему на французский S. Пианович давно сбежал. Ваня не знал, где Лиза, что с ней, не увезли ли ее с собой сообщники адвоката. Сначала он, подобно Шерлоку Холмсу, пытался разобраться в следах под окном. Но темнота стояла кромешная, дождь лил как из ведра. Все дома на Почтовой были наглухо задраены ставнями, молчаливы и черны, как гробы.

Почувствовав страшное головокружение, Ваня побрел к знакомому фельдшеру Лыткину, у которого был всего два часа назад и делал перевязку после выстрела Пиановича. Стрелял Игнатий Феликсович в самом деле неплохо, особенно с близкого расстояния (адвокат был близорук). Однако Ваня сумел так дернуться и увернуться, что пуля лишь задела плечо. Правда, крови вытекло много. Сейчас, после драки с Пиановичем, Ваня еле мог двигаться. Он добрался до больницы, при которой жил Лыткин, уже теряя сознание. Что было дальше, Ваня не помнил.

Пришел он в себя дома. Силы возвращались к нему медленно – золотниками, как говорил фельдшер.