Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— Фрау Тифферх? — продолжал я с мягкой настойчивостью.

И вновь мне ответило молчание.

— Фрау Тифферх? — повторил я.

Кох прошел по комнате на цыпочках и остановился за спинкой кресла, в котором сидела дама. Наклонившись, он шепнул ей на ухо:

— Фрау Тифферх?

Выпрямившись и продолжая стоять у нее за спиной, он дважды покрутил указательным пальцем у виска и покачал головой.

— Позовите сюда служанку, — попросил я и в полном молчании дождался шумного возвращения старухи минутой позже в сопровождении сержанта Коха.

— Что вам надо? — пробормотала она. За прошедшее время ее враждебность по отношению к нам нисколько не смягчилась.

— Ваша хозяйка больна? — спросил я.

— Можно и так скачать, — ответил служанка. — Свихнулась. Я так это называю. Она теперь живет в собственном мире. Все время молчит.

— Но что с ней произошло?

Старуха пожала плечами:

— Не знаю. Мне никто ничего не объяснял. Я ведь только сиделка. Думается мне, началось все года четыре или пять назад. Я еще тогда здесь не работала. Мне соседи потом говорили. Хворь напала на нее внезапно. А до того она была сильной и очень живой женщиной. — Старуха указала на свою госпожу и покачала головой: — Наверное, чего-то сильно испугалась… Вот и все, что мне известно.

Я нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

Она снова пожала плечами:

— Без причины никто разума не лишается.

Я сжался, почувствовав наплыв неприятных воспоминаний. И мне показалось, что вместо дамы в черной вуали в кресле сидит моя мать и пристально смотрит на меня. Она только что задала мне вопрос, на который я не могу найти ответа: «Как ты мог так поступить, Ханно?» Это были последние членораздельные слова, которые она произнесла. Страшный спазм сотряс ее тело, и она упала без чувств к моим ногам. Несколько дней продолжалось ее молчание, напоминавшее молчание трупа. Пригласили врачей, однако они не смогли найти лекарства. Пришел пастор, долго молился, а затем соборовал ее. На протяжении всех тех тяжелых дней отец не сказал мне ни единого слова. Но в его взгляде я видел тот же вопрос: «Как ты мог, Ханно? Почему ты это сделал?»

Я закрыл глаза, чтобы освободиться от мучительных воспоминаний, а когда открыл их, то снова увидел длинную, выступающую вперед челюсть служанки.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Агнета Зюстерих.

— Сколько времени вы здесь служите, Агнета?

— Очень долго.

В старухе не было ни капли раболепия. Слова и фразы типа «сударь» или «с вашего позволения» не фигурировали в ее и без того крайне ограниченном лексиконе. Она была бесцеремонна до откровенной грубости. Неужели нотариус Тифферх никогда не устраивал выволочку угрюмой прислужнице за ее отвратительные манеры?

— Поточнее, пожалуйста! — потребовал я.

— Два года, — ответила она с явным нежеланием. — И будь проклят тот день, когда я сюда пришла. Как только все это закончится, я буду свободна. Мне следовало бы давно уйти от него и…

— У вашей хозяйки есть кто-нибудь еще? Сыновья или дочери? — продолжал я допрос.

— Никого у нее нет, — ответила женщина. — Никаких родственников. Не видела ни одной живой души за все время, пока живу здесь. Никто не приходит в их дом. Никто…

Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая мне продолжить.

— Кроме кого? — спросил я.

— Священников! — выпалила она. — Католических священников! Богохульных паразитов! А теперь еще и полиция засуетилась…

— Насколько я понимаю, вы не принадлежите к церкви вашей госпожи?

Глаза служанки сузились, как будто я только что обвинил ее в самом чудовищном преступлении из всех возможных.

— Я пиетистка! — запротестовала она. — Все жители Кенигсберга — пиетисты. Каждый вечер я хожу на чтение Библии, чтобы очистить свои христианские легкие от мерзкого католического воздуха, который я вдыхаю в этом доме. Я говорила хозяину. Говорила ему прямо, без обиняков. «Я хожу на чтения Библии, герр Тифферх, — сказана я, — и ничто мне не может помешать». А теперь за ней некому присматривать. И что мне прикажете делать?

— Вы зажгли здесь свечи? — прервал я поток ее гневной речи, опасаясь, что он может превратиться в настоящий потоп.

— У меня не было другого выхода, — пробормотала старуха. — Только так ее можно успокоить. Ей нравятся свечи. Всем католикам они нравятся. Языческая мишура!

— В чем состоят здесь ваши обязанности? — спросил я, собрав остатки терпения.

— Во всем. — И она начала перечислять, загибая пальцы: — Мыть ее, убирать за ней, одевать, причесывать, кормить. Я нарядила ее в черное на случай, если придет кто-то из кровососов.

— Ну и что же? Появлялся кто-то из этих «пиявок»? — спросил я.

— Чертовы паписты! — процедила она сквозь зубы. — Пока Бог миловал.

— Вашего хозяина убили три дня назад, — продолжал я. — Поздно вечером. Он сказал вам, куда направляется, когда выходил из дома?

Старуха подняла глаза к потолку, выпятила вперед и без того длинную челюсть и усмехнулась:

— Хозяин никогда ни с кем ничем не делился. И я ведать не ведала, что у него там на уме. Всегда был темной лошадкой.

— Насколько я могу понять, работал он на дому. Какие клиенты приходили к нему в тот день?

— Не знаю. Я за ними не следила. Парадная дверь всегда открыта. С семи до пяти, с понедельника до субботы. Всякие ходят.

Я решил испробовать другую тактику.

— Вы слышали какие-нибудь крики или пререкания из кабинета господина Тифферха?

— Я на кухне сижу, — ответила она. — Там намного теплее.

— Были ли у вашего хозяина враги? — спросил я.

Агнета Зюстерих несколько мгновений обдумывала вопрос.

Затем взглянула на меня с улыбкой, и у меня вновь пробудилась надежда.

— Только хозяйка, — заявила она. — Всякий раз, когда видела его лицо, орала благим матом.

Ее ответы ничего не прибавили к тому, что мне уже было известно. Кто бы ни нанес адвокату Тифферху страшные раны и порезы, это, совершенно очевидно, была не его жена.

— Не случилось ли в день его гибели чего-то из ряда вон выходящего? — продолжил я попытки доискаться до истины.

Агнета Зюстерих громко вздохнула, ее раздражение становилось все более ощутимым с каждым моим новым вопросом.

— Утром он работал. Как обычно. Потом обедал с женой. Тоже как обычно. Затем сидел у себя в кабинете до пяти. А я, как обычно, пошла в Грюстерштрассехаус…

— Это что такое?

— Пиетистский храм. Оставила для них холодный ужин. Как всегда. А вернулась в половине восьмого, ко времени, когда я укладывала хозяйку спать. Ну, в общем, как обычно. И его я не видела, но в том не было ничего необычного. Он каждый вечер уходил…

— И куда он уходил? — перебил я ее.

Уродливую физиономию старухи исказила гримаса отвращения.