Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Я ощутил такую же радость, какую испытывает человек после долгой холодной зимы, открывающий утром окно и обнаруживающий первую хрупкую весеннюю бабочку, бьющуюся о стекло. Всего минуту назад все надежды были утрачены, и вот теперь с каждым словом этой записки они возвращались вновь. Каждая фраза ее звучала подобно военным фанфарам, зовущим меня в бой.

— Герр поверенный?

Я уже успел забыть о присутствии солдата.

— Внизу вас ждет пожилой господин. Он говорит, что его зовут Иммануил Кант.

Если Иммануил Кант самолично пришел в Крепость, рассуждал я, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее, событие настолько чрезвычайное, что оно заставило его нарушить повседневную рутину. Нечто обычное для других людей, какое-нибудь непредвиденное изменение в повседневных планах для профессора Канта было настоящим катаклизмом. А если добавить к вышеперечисленному еще и густой туман, к которому он неоднократно выражал предельную неприязнь, грандиозность поступка Канта становилась еще более очевидной. Я со всех ног бросился вниз по лестнице и выскочил во двор, где в клубящемся тумане была едва различима одна-единственная человеческая фигура. Но это был совсем не тот человек, которого я ожидал увидеть.

— Извините, сударь! — воскликнул Иоганн Одум, услышав звук моих шагов. — Мне пришлось привезти его. У меня не было выбора.

— С ним все в порядке? — спросил я, вспомнив возбужденное состояние профессора сегодняшним утром и надеясь, что ему не сделалось хуже.

Лакей пребывал в растерянности.

— Он был очень взволнован с того самого момента, как вы покинули дом, — ответил он озабоченным тоном. — Потом он настоял на том, чтобы еще раз побеседовать с вами, сударь. И немедленно… Ему… ему нужен тот плащ, который он отдал вам.

Меня удивила неожиданная щедрость профессора сегодня утром, но еще больше меня поразил его нынешний volte face . [28] Резкий разворот (ит.). Если это тяжелое одеяние было столь важно для его физического благополучия, почему в таком случае он оставил тепло и уют своего камина, променяв его на страшный холод и сырость, а не дождался моего возвращения?

— Зачем? — изумленно спросил я.

В повелении Канта, казалось, отсутствовала всякая рациональная логика.

— Не знаю, сударь, — ответил Иоганн. — И он сам толком не знает, чего хочет. Вы ведь видели, в каком он был состоянии сегодня утром. Ему так хотелось отдать вам этот плащ, он почти настаивал… Ну, а теперь хочет получить его обратно! Он пришел в такое возбуждение, что я запряг ландо и привез его сюда, чтобы хоть немного успокоить. Я просто не знал, что мне делать.

— Где он теперь? — прервал я его.

— В сторожке. Но позвольте я расскажу вам, что случилось сегодня утром…

Я почувствовал, как ужас сжимает мне сердце.

— После того как вы с сержантом Кохом ушли от нас, — продолжал Иоганн, — он уселся перед окном в большой гостиной и просидел там почти час, тревожно глядя на улицу.

— Он ожидал каких-то гостей?

— Вовсе нет, сударь! — воскликнул Иоганн. — К нам в последнее время никто не заходит. Вы были первым гостем за целый месяц или даже больше. В одиннадцать часов я, как обычно, принес профессору его утренний кофе, но он к нему и не притронулся. Внезапно он подскочил и заявил, что ему очень нужна книга от герра Флакковиуса, его городского издателя. Для работы над трактатом. По его словам, без нее он не мог продолжать работу.

— Ах, снова этот загадочный трактат! — воскликнул я в надежде, что за прошедшее время Иоганну удалось что-то выведать.

Слуга не попался на мою приманку. Вместо ответа на мой завуалированный вопрос он продолжил:

— Профессор Кант приказал мне бежать в книжную лавку. Пока я надевал плащ и шляпу и готовился пойти выполнять его поручение, он был весь комок нервов.

— Вы оставили его одного?! — взорвался я. — Вновь без всякой защиты? Вот в чем суть всей вашей истории?

— Но что я мог сделать, сударь? — простонал Иоганн. — Был день, а не ночь, он находился в полной безопасности, кроме того, вы ведь прислали солдат наблюдать за домом. Я не мог найти никакого предлога, чтобы остаться. Я просто не мог ему отказать.

— Туман настолько густой, что сомневаюсь, чтобы жандармы видели дальше своего носа, — кипел я негодованием, обеспокоенный и подавленный тем, что сообщил Иоганн.

— Я принял собственные меры предосторожности, герр поверенный, — ответил Иоганн, пытаясь успокоить меня. — Я зашел к фрау Мендельсон и попросил ее посидеть с профессором, пока я буду отсутствовать. Фрау Мендельсон живет…

— Мне известна женщина, о которой вы говорите, — прервал я его, вспомнив утреннюю встречу с любопытной старушкой по соседству с особняком Канта.

— Она преданная поклонница профессора Канта, — продолжал Иоганн. — Я сказал ей, что должен срочно отлучиться в город по поручению, и попросил, чтобы она не выпускала моего хозяина из виду. Об истинной причине просьбы я не упомянул, заметил только, что профессор чувствует себя сегодня хуже, чем обычно. А сам бросился по направлению к книжной лавке. Когда я прибыл туда и передал герру Флакковиусу просьбу профессора, он никак не мог взять в толк, о чем идет речь. Он просмотрел свой журнал и обнаружил, что мой хозяин действительно заказывал названную книгу. Но герр Флакковиус собственноручно вручил ее профессору Канту четыре месяца назад. Я поспешно вернулся домой, подумав, что неверно назвал заголовок книги. Я ожидал, что профессор рассердится на меня, однако, когда я сообщил ему о путанице, он не обратил на это ни малейшего внимания.

— Мы уже бывали свидетелями непредсказуемых и весьма озадачивающих перемен в его настроении. Он слишком много работает в связи с нашим расследованием, — заметил я, пытаясь скрыть собственное замешательство, нараставшее с каждым мгновением. Неужели мысли профессора Канта действительно пребывают в таком хаосе?

— Самое странное произошло в конце, — продолжил Иоганн, словно заметив мою растерянность. — Когда я провожал фрау Мендельсон до ее дома, она сказала мне, что мой хозяин находится в великолепном расположении духа. И вовсе не болен. Он развлекал ее рассуждениями на тот счет, что главной причиной мигреней в Кенигсберге является высокий магнетизм сырого воздуха. Состояние ее здоровья настолько заинтересовало его, что он отправился в кабинет за анатомическими гравюрами, чтобы продемонстрировать ей то, как нервы реагируют на повышенную влажность. Фрау Мендельсон предложила ему самой поискать эти изображения, но профессор настоял на своем и поднялся к себе в кабинет.

— Значит, его все-таки оставили одного, — заключил я, в раздражении прежде всего на самого себя. Как бы я ни пытался гарантировать его безопасность, профессор Кант все равно ускользал из моих сетей.