Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— Она ведь не могла запретить профессору пройти в его собственный кабинет! — возразил мне Иоганн, беспомощно взмахнув руками. — Но потом… потом…

— Что — потом?

Лакей провел рукой по лбу, как будто для того, чтобы стереть морщины глубокой озабоченности, что отобразились у него на челе.

— Она говорит, что услышала голоса.

— Возможно, он сам с собой разговаривал, перебирая гравюры? Старики часто бормочут что-то себе под нос и даже не замечают этого.

Мои слова прозвучали неубедительно даже для меня самого.

— Не то, сударь, — со вздохом произнес Иоганн. — Она не только слышала, но и видела, как какой-то человек уходил по тропинке через сад. По той самой тропинке, на которой мы прошлой ночью изучали следы на снегу.

Я почувствовал, как у меня на лбу выступают капельки пота.

Неужели убийце каким-то образом удалось проникнуть в дом, несмотря на пребывание здесь солдат? Но нет, фрау Мендельсон утверждает, что слышала, как они беседовали. Неужто убийце потребовалось проникнуть в дом только для того, чтобы поговорить с Кантом? И что же такого важного мог ему сообщить Иммануил Кант?

— Ваш хозяин был расстроен?

— Вовсе нет, сударь, — мгновенно ответил Иоганн. — Как совершенно справедливо заметила фрау Мендельсон, что такого страшного может произойти от Мартина Лямпе?

— Мартина Лямпе? — переспросил я, вспомнив утренний разговор с фрау Мендельсон. — И что ему здесь понадобилось?

— Не знаю, сударь. И вряд ли смогу спросить об этом профессора.

— Вы знаете Мартина Лямпе? — спросил я.

— Нет, сударь. Я никогда его не встречал. Герр Яхманн запретил ему возвращаться сюда.

— А где он живет, Иоганн?

Иоганн пожал плечами:

— Возможно, герр Яхманн знает, только лучше у него не спрашивать, сударь. Профессор Кант, конечно, знает, но лично я — нет.

Приближалась ночь, и становилось еще холоднее. Мороз, словно раздраженный щенок, покусывал мне ладони и лицо, и я уже пожалел о своей щедрости по отношению к сержанту Коху.

— Отведите меня к вашему хозяину, — попросил я. — Мне нужно кое в чем признаться относительно того плаща, который ему так срочно понадобился.

Профессор Кант уютно расположился в сторожке перед громадной монструозной чугунной печкой черного цвета и внимательно всматривался в маленькие голубоватые язычки пламени, поигрывавшие в ее разверстой пасти. Коричневую фетровую шляпу он снял и положил на колени. В дальнем углу солдаты играли в пинокль [29] Популярная карточная игра для двух, трех или четырех игроков, и которой участвуют карты выше восьмерки из двух колод. и курили длинные глиняные трубки, пребывая в счастливом неведении относительно того, в каком блистательном обществе они находятся. Когда я увидел профессора, старого и хрупкого, у меня сразу возникло острое желание защитить его. Такое жалкое окружение показалось мне совершенно неподобающим для человека столь необычайных дарований.

— Поверенный Стиффениис, сударь, — объявил о моем приходе Иоганн.

Профессор Кант вскочил, при этом его шляпа упала на пол. Он явно не ожидал увидеть меня.

— Значит, с вами все в порядке? — воскликнул он так, словно я только что вернулся из долгого и крайне опасного путешествия. — Но где мой плащ? — добавил он вдруг, внезапно переместив центр своего внимания, что стало столь характерным для него в последнее время и так озадачивало окружающих.

Я остановился в дверях, не в состоянии ничего ответить на его вопрос. Подобный интерес моего наставника к незначительным деталям лишал меня способности логично и последовательно мыслить. Означал ли его вопрос, что Кант оскорблен моим появлением в его присутствии без его подарка? Или же первый из двух его вопросов был подсказан искренней заботой о моем здоровье и благополучии?

— Я одолжил ваш плащ сержанту Коху, сударь, — ответил я, не будучи уверен, что поступаю правильно, признаваясь в совершенном. Однако, как бы там ни было, дело было сделано. — Бедняга промок до нитки, — добавил я в свое оправдание.

Кант молча смотрел на меня, так, словно мои слова ввели его в некий транс. Казалось, он несколько растерян. Создавалось впечатление, будто я совершил нечто непростительное. Хотя что я такого сделал? Столь бескомпромиссная реакция на простое проявление доброты поразила меня. Она была совершенно необъяснима и в свете его собственной щедрости по отношению ко мне. Я отчаянно пытался найти какое-нибудь оправдание, которое могло бы успокоить гнев профессора, но прежде, чем я успел заговорить, он повернулся и улыбнулся мне. Загадочный приступ миновал. Он вновь стал самим собой.

— Ну не странно ли это, Стиффениис? — произнес он уже вполне спокойным тоном.

— Сударь? — переспросил я настороженно.

— Как обстоятельства все меняют. Впусти Хаос в мир, и он приобретет собственную безграничную энергию. — Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, как будто на какую-то вполне определенную фигуру, которая была видна только ему одному.

— Что вы хотите сказать, сударь? — пробормотал я, вдвойне боясь побеспокоить его в этом странном состоянии полузабытья, чем бы оно ни было спровоцировано.

— Я хочу сказать, что чем больше я углубляюсь в данный эксперимент, тем больше понимаю, что Разум действует только на поверхности. Но события определяются другим — тем, что происходит под нею. Непостижимое властвует над всеми нами. Впервые в жизни я ощутил непобедимую силу слепой Судьбы. — Он повернулся ко мне: — Вы чувствуете ее, Ханно?

Кант был смертельно бледен и казался еще более хрупким, чем обычно, голос его сорвался, превратившись в глухой шепот.

— Езжайте домой, профессор, — настаивал я, и все внутри меня сжалось.

В это мгновение я потерял всякую надежду на дальнейший прогресс в расследовании. Иммануил Кант, мой жизненный якорь, мой надежный компас в трудных ситуациях, вышел из строя. Он оставил меня в полном одиночестве посреди враждебного, бурного и пустынного моря.

— Я обязательно верну вам плащ, — попытался я успокоить его, словно плащ был главной проблемой. — Как только Кох вернется…

— Он мне не нужен, — ответил он грубо, а затем, повернувшись к лакею, произнес: — Оставьте нас одних, Иоганн. Уходите!

Иоганн бросил на меня встревоженный взгляд.

— Подождите за дверью, — сказал я, кивнув. — Я приглашу вас, когда мы соберемся уезжать.

Как только дверь за ним закрылась, Иммануил Кант слегка коснулся моей руки. Наклонившись вперед, он пристально глянул мне прямо в глаза.

— Та женщина была невиновна, Стиффениис, — прошептал он.

Я был изумлен.

— Как вы пришли к подобному выводу, сударь? — спросил я.

Эти качания маятника между помутнением рассудка и полной ясностью мысли повергали меня в полнейшее замешательство. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним.