Саймон Ливек - Демон воздуха

— Как будто одного пьяницы в этом доме было мало! Ты что же вообразил: я спасла тебе жизнь, чтобы этому старому пропойце было не скучно лакать винище в одиночку?

Сердитый голос Лилии отдавался в моей голове глухими ударами резинового мяча, я с трудом разбирал слова.

— Он же твой отец!

— Да будь он хоть само солнце или бирюзовый принц собственной персоной, все равно останется противным старым пьяницей! Но у него хотя бы есть оправдание!

— У меня тоже, — рискнул возразить я.

— Ну уж нет! Никакого оправдания у тебя нет! Лекарь прописал тебе «змеиное жало», а не вино. Вот «жало» и пей. Ну-ка быстро!

Я поморщился при одном только взгляде на коричневатую жидкость в протянутой мне чаше. Конечно, она была приготовлена не из какого-то там змеиного жала, а из одной травки под названием «коаненепили», используемой для лечения грудных болей. Это я помнил еще со школы. Ее отвратительный запах был мне хорошо знаком, и вкус, по моим подсчетам, хуже оказаться уже не мог. Но я ошибся.

— Неужели нельзя подмешивать сюда варенья, или меда, или чего-нибудь сладенького? — недовольно посетовал я.

— Можно, — уверила Лилия. — Не исключено, что в следующий раз я так и сделаю, если научишься хорошо себя вести!

Между тем вечерело, и прохладный ветерок загнал нас под крышу, где старик без сознания плюхнулся на свою циновку, а я еще долго переваривал чертово зелье да выслушивал наставления о вреде пьянства.

Но проклятое лекарство по крайней мере прочистило мои мозги. Я смотрел на Лилию, сидевшую напротив меня у самой двери, и лучи предзакатного солнца падали прямо на нее. Она выглядела совсем по-другому, только я пока не мог разобрать причины такого преображения.

— А скажи мне одну вещь, Лилия. Если я здесь не для того, чтобы составить компанию в пьянстве для твоего отца, то тогда для чего?

— Чтобы поправиться, разумеется. Стражники отдубасили тебя очень сильно.

— Значит, ты пожалела меня? Ну хорошо, а если к твоим воротам придет нищий оборванец и предложит купить у него какую-нибудь съестную дрянь, неужели ты купишь? Что-то я сомневаюсь.

Я вовсе не ожидал, будто этими словами оскорблю ее. Она обиженно фыркнула и отвернулась. Луч солнца упал на ее щеку, и я понял, что изменилось. В волосах ее по-прежнему была проседь, но кожа стала чище и нежнее.

— Охра? — не удержавшись, спросил я.

— Не поняла?..

— Ты разукрасила лицо?

— Не понимаю, ты о чем? А-а!.. Нет, ничего подобного, — горделиво сообщила она, хотя не сумела до конца скрыть довольной улыбки. — Даже если бы у меня была причина разукрасить лицо, я не могу сделать этого до тех пор, пока мой сын… не вернется. Я сейчас все равно что в трауре. Это всего лишь жирное масло от холода. По ночам смягчает кожу.

Морщинки вокруг ее губ и глаз не разгладились, даже когда она улыбнулась. Мне оставалось только гадать, знавала ли она когда-нибудь более счастливые времена.

Теперь, когда разговор у нас немного наладился, я отважился снова задать свой вопрос:

— Нет, ну скажи, зачем я здесь?

Она вздохнула.

— А ты как думаешь, зачем? Я хотела выяснить у тебя про того раба, которого Сияющий Свет принес в жертву. Поэтому, увидев на рынке, я сочла, что мне послали тебя боги.

— Значит, нам обоим повезло, — скептически заметил я.

— Я должна была поговорить с тобой о том жертвоприношении. Я думала, что смогу выяснить, откуда взялся тот раб и почему он так поступил. Почему мой сын пригласил в провожатые тебя, я знаю и без этого. Он не говорил мне, но это и так ясно. Он понимал, что жертва не подготовлена должным образом, поэтому решил пригласить того, кому хорошо знакомы все эти ритуалы.

— Я сначала тоже так решил, но мне непонятно, почему он остановил свой выбор именно на мне. Ведь он мог обратиться за советом к настоящему жрецу или к своим знакомым торговцам. Как ты думаешь, твой сын попросил моего хозяина одолжить меня ему или тот сам предложил ему мои услуги?

— Понятия не имею.

Тогда я начал размышлять вслух:

— Сияющий Свет где-то узнал мое имя. Что заставило его обратиться к главному министру? Общие знакомства? Ведь они оба имели дела с Туманным. — Я заметил, как при упоминании этого имени Лилия затаила дыхание, однако продолжал свой монолог: — Таким образом, Туманный или его мальчишка Проворный могли подсказать мое имя. Но зачем? — Я тихонько застонал, но на этот раз не от боли, а от более старых мучений. — Кто я такой? Я ведь даже не жрец! Я писец, секретарь, посыльный, я мальчик для битья у проклятого хозяйского слуги! Моя нога не ступала в Дом Жрецов уже больше десятка лет. Так какой же от меня прок?

Лилия молча смотрела на меня.

Только сейчас я заметил, что, оказывается, давно перешел на крик. Кулаки мои были сжаты, лицо искажено. Усилием я прогнал с него эту яростную маску.

— Прости, — тихо извинился я. — Иногда, знаешь ли, воспоминания больно ранят душу.

Она уселась поудобнее и обхватила руками колени.

— Что у тебя произошло, Яот? — серьезно спросила она. — Ты ведь был жрецом. Ты принадлежал богам. Ты служил небесам на вершинах высоких пирамид. Что заставило тебя оставить все это и согласиться стать собственностью другого человека?

— Наверное, боги сами отказались от меня, — спокойно предположил я, хотя рассуждать на эту тему мне было неприятно. — Ты же знаешь, они часто так делают. Им легко наскучить. Они возносят человека на немыслимые вершины затем лишь только, чтобы низвергнуть его с этой высоты. И если кому суждено подобное, то ни сопротивление, ни жалобы не помогут. А я служил самому капризному и переменчивому из них — Тескатлипоке. Неспроста же его называют «врагом на обе руки».

— Нет, что-то увело тебя от служения богам, — настаивала Лилия. — Что же именно? Женщина? Или не поладил с другими жрецами?

— Давно это случилось. — Такого рода вопросы были для меня сейчас сродни уколам острыми шипами. — И теперь мне это безразлично. Давай забудем обо всем.

— Ты не хочешь сказать. — Она отсела подальше, явно уязвленная моей скрытностью, которой никак не ожидала в обмен на свое гостеприимство. — Ну ладно, твое дело!.. — Она посмотрела на дверь, собираясь уйти. — Только я не верю, что тебе это безразлично.

Она поднялась и вышла из комнаты, но уже через мгновение вернулась, зажав в руке какой-то крошечный предмет.

Я догадался, что это, еще до того, как она положила его мне в ладонь, и сердце мое заныло от радости и страха.

Я смотрел на него, потеряв дар речи. Потом на глаза навернулись слезы, и я сумел лишь хрипло выдавить:

— Это мой! А я думал, что потерял его.

— Тогда на рынке ты сжимал его в кулаке. Лекарь хотел надрезать тебе пальцы, чтобы вытащить его, но потом ты сам выпустил его из рук во сне.