Саймон Ливек - Демон воздуха

— Да уж, — отозвался я. — Не иначе как здешние хозяева в этом вполне согласны с тобой, потому что ни Лилии, ни ее отца я здесь не вижу.

— Старик или готовится к жертвоприношению, или уже упился до беспамятства. А она, говорят, сказалась нездоровой и удалилась на женскую половину. Может, прослышала о твоем приходе!

— Ты еще не объяснил мне, что сам здесь делаешь.

— Я узнал, что здесь будет старик Черные Перья. — Имя моего хозяина в его устах прозвучало как плевок, и это окончательно развеяло все мои сомнения по поводу обуревавших его чувств. — Я намерен посчитаться с этим ублюдком после того, на что он толкнул меня и моих людей в Койоакане.

Я посмотрел на него с тревогой:

— Но ты ведь не собираешься…

— Да нет, я просто намерен не сводить с него глаз, вот и все. Если колдунов из тюрьмы похитил твой хозяин, а потом упустил их, значит, я буду в том месте, где он найдет их. Моя задача позаботиться о том, чтобы хотя бы один из них вернулся к Монтесуме живым. Вернулся и рассказал императору обо всем совершенном его главным министром!

Я тихонько застонал:

— О Боже, нет!.. Лев, ты же не…

— Так что тебе, Яот, придется решать, с кем ты — со мной и императором или со своим хозяином.

От необходимости отвечать меня избавили внезапное волнение и шум, всколыхнувшие толпу. Я поспешно обернулся, ожидая увидеть Лилию, вышедшую навстречу гостям, но это оказался всего лишь очередной разносчик с огромной чашей дымящегося шоколада в руках. За ним следовали другие, неся посуду, а в воздухе теперь вместе с ароматом шоколада и мускатного ореха повисла благоговейная тишина.

После шоколада наступило время жертвоприношений.

Самым главным и важным гостем на этом празднике был тот, кого никто никогда не видел в лицо. Бог войны Уицилопочтли регулярно получал подношения в виде цветов и табака на алтарях в Уицнауаке, Йопико, Тламацинко и в Почтлане. Всему собранию предстояло обойти с торжественной процессией все пирамиды в квартале и наблюдать за тем, как старик Добрый будет подниматься по ступенькам на вершину, неся охапки драгоценных хрупких даров. Поначалу я забеспокоился за старика — справится ли он? — но тот, похоже, давно привык к подобным ритуалам — высоко держал голову, поднимаясь по ступенькам, и со знанием дела толковал о чем-то на вершине со жрецами перед тем, как возложить подношения в Орлиную Чашу.

Пятой и последней точкой возложения даров стал дом старика в Почтлане, а именно центр двора, где уже находился огромный барабан, приготовленный для танцев.

Большинство гостей видели эту церемонию уже много раз, поэтому сейчас удалились в дом и беседовали там между собой, не мешая нам с Рукастым наблюдать.

— А хозяюшки по-прежнему не видать, — шепнул я Рукастому.

— Думаешь, улизнула? — спросил он.

— Да вроде там должна быть. — Я кивнул в сторону женской половины. Я все еще не оставлял мысли проникнуть туда потихоньку, когда начнется праздничный гам.

Музыканты и танцоры громко заулюлюкали, вызывая хозяина дома. Потом кто-то объявил о его появлении, и во двор бодро, ничуть не запыхавшись после четырехкратного восхождения на пирамиды, выплыл старик Добрый, и вместе с ним вымазанный сажей жрец в черном одеянии.

Жрец нес перед собою дымящуюся курильницу, а Добрый держал в руках живую перепелку. Курильницу поставили на землю перед барабаном рядом с цветами и еще дымящимися табачными трубками, и старик передал перепелку в руки жрецу. Тот молниеносным движением свернул птице шею и швырнул ее трепыхающееся тело наземь к подножию барабана.

Жрец со стариком, наклонившись, пристально наблюдали за ее смертными муками.

— Главное, чтобы она не «отлетела» на север, — шепнул я Рукастому. — На восток, на запад или на юг пожалуйста, но только не на север, так как север олицетворяет зло.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем жрец со стариком наконец распрямились. За ними не было видно ничего, кроме тоненькой струйки крови в пыли у них под ногами.

Я знал, что объявит жрец, еще прежде чем он открыл рот. Я догадался об этом по его сжатым кулакам и по жалкому виду старика, который буквально на глазах вдруг как-то скукожился.

— В этот дом придет смерть!

Я медленно беззвучно выдохнул.

— На север? — тихонько произнес Рукастый.

— На север, — ответил я шепотом, гадая, чью же смерть накаркала эта маленькая птичка своими последними муками.

Жрец снова взял в руки свою курильницу. Обратившись на восток, он взмахнул ею четыре раза и потом повторил эту процедуру, поворачиваясь к трем другим сторонам света — к западу, югу и северу поочередно, — после чего направился в дом бросить в очаг горящий кусочек каучука.

Старик Добрый остался стоять один посреди двора, безмолвно взирая на крохотное бездыханное тельце птички.

Воины затеяли пляску.

С наступлением темноты под скорбные трубные звуки раковин, доносившиеся с вершин далеких пирамид, гостям подали «пищу богов» — грибочки, утопленные в меду, отбивающем их горький вкус. С этого момента других угощений не ожидалось, да все уже были и так сыты, хотя шоколад продолжали, беспрерывно помешивая, разливать по чашкам.

Губернатор вышел во двор первым в сопровождении своего заместителя, других важных сановников, среди которых были мой хозяин и мой брат, а также прославленных воинов из касты «остриженных», из племени отоми, из касты «орла» и «оцелота». Когда музыканты затянули свою громкую пронзительную песнь, а танцоры пустились в пляс, взоры некоторых уже порядком помутнели — это означало, что грибочки подействовали.

Подогретые шоколадом и грибочками, многие из танцоров теперь наверняка не угомонились бы до утра. Каждому, конечно, казалось, что он горделиво и грациозно выступает под музыку, рожденную самими богами. И ни одному из них было невдомек, как все выглядит на самом деле, как смотрится со стороны это беспорядочное топтание на месте шатающихся пьяных людей. Я облегченно вздохнул, когда перед началом танцев мой хозяин изъявил желание удалиться в дом и там отдохнуть на тростниковой циновке под доносящиеся со двора волшебные звуки барабана.

Торговцы не участвовали в танцах. Рассевшись во дворе по кругу, они наблюдали за происходящим и мирно беседовали. Рядом лежали дары, приготовленные для тех, кто еще способен что-либо различать, — цветы, табачные трубки, перья, бумажные гирлянды, мозаики из бирюзы и одежда, для блеска обработанная слюдой.

В голову мне закралась мысль, что если я удеру сейчас, то, возможно, до самого утра меня никто не хватится. Но куда я мог бежать? Этот вопрос я задавал себе еще раньше, но так и не нашел на него ответа. Найти себе пристанище где-либо, кроме Мехико, я не смог бы, а в самом Мехико мне нигде бы не было покоя, когда, проснувшись, мой хозяин обнаружил бы, что я пустился в бега во второй раз. К тому же меня преследовали два образа, два лица Лилии — одно обиженное и уязвленное моими словами, другое равнодушное и холодное. Эти видения, судя по всему, собирались мучить меня до тех пор, пока я не выясню, которое из них окажется настоящим.