Саймон Ливек - Демон воздуха

Кроме того, просто так выйти на улицу было нелегко — ведь торговцы сидели в рядок по всему периметру двора. Даже на женскую половину пробраться оказалось не так-то просто. Я осторожно проскальзывал между танцующими, надеясь, что старик Добрый не заметит меня.

Так бы и случилось, если бы одного из танцующих ненароком не занесло мне под ноги, отчего мне пришлось резко посторониться, и я ступил ногой в аккуратно разложенную перед стариком горку подарков.

— Извиняюсь! — выпалил я не задумываясь.

— Здоров, Яот! — тут же отозвался знакомый скрипучий голос.

Старик узнал меня по голосу, и мне ничего не оставалось, как вступить с ним в беседу.

— Добрый! Ты, я вижу, сегодня ни капли в рот не взял!

В его мутных старческих глазах отражался сумеречный свет.

— На своем-то собственном застолье? — удивился он. — Да как же можно! Сегодня я хозяин и должен всем заправлять. К тому же мне еще предстоит в полночь совершить жертвоприношение Якатекутли, а для этого требуется ясная голова. И грибов я не употребляю, даже не спрашивай. От этих чертовых грибов у меня совсем башню сносит!

Итак, получалось, что мы со стариком, возможно, были единственными трезвыми людьми во всем доме.

— Если ты ищешь мою дочь, то можешь оставить эту затею, — продолжал он. — Она не хочет тебя видеть.

Я посмотрел в сторону женских покоев. Там было темно, но кто тогда двигался внутри?

— Я предпочел бы услышать то же самое от нее.

— Негоже мужику являться на женскую половину без приглашения. Да еще в самый разгар праздника! И не просто мужику, а рабу, которого того и гляди погонят взашей. Неужто ты этого не знаешь? — Он, не повышая голоса, дал мне понять, что к Лилии мне просто так не приблизиться. Я тут же вспомнил про дюжих воинов, нанятых сегодня для обслуживания застолья. Одной из их обязанностей была необходимость разнимать разгоряченных грибками гостей, случись тем подраться, а уж усмирить какого-то костлявого раба любой из них мог в два счета.

— Зачем ты явился сюда, Яот? — задал вопрос старик, чуть смягчившись.

— Я хотел попросить твою дочь помочь нам найти Туманного, — ответил я и прибавил: — А еще я хотел узнать, зачем она помогала ему, когда он пытался убить меня.

— И что же, ты поверишь ей, если она скажет, что этого не делала?

— Не знаю. Вот поэтому-то я и хочу с ней поговорить.

С ответом старик медлил, потом произнес:

— Никто в этом доме не желает тебе зла.

Я посмотрел на него в упор, но он уже успел отвернуться.

— Пожалуйста, не пытайся встретиться с моей дочерью! — Он не сводил глаз с ее двери. — Ты только расстроишь ее еще больше, а сказать ей тебе все равно нечего, уж поверь мне. — Он снова взглянул на меня и выдавил из себя слабую улыбку. — К тому же она еще не вышла из траура. Ты вот знаешь, например, что она может мыть голову только раз в восемьдесят дней до тех пор, пока Сияющий Свет не вернется? Так что понятное дело, она не захочет с кем-то видеться сейчас!

— Ну что ж, ладно. — Я повернулся, чтобы удалиться, и, уже уходя, прибавил: — Жаль, что так получилось с твоей перепелкой.

Старик ответил мне своим сухоньким скрипучим смехом, и это меня очень удивило.

— Нашей семье вообще не везет, поэтому, возможно, предсказание ничего не значит… Да ладно тебе, Яот, перестань дуться! Вот, посмотри-ка, у меня есть для тебя подарочек!

— Оставь его себе! — отмахнулся я, мимолетно окинув взглядом гору с подарками. — Я же раб, ты разве забыл? А тебе это добро еще пригодится — покупать себе друзей из числа воинов.

— Никого я не покупаю! Это подарки! И раскладывать их вот так, на всеобщее обозрение, обычно полагается. Любой воин может себе что-нибудь присмотреть из этой кучи. Вот смотри, и ты можешь выбрать что-нибудь. Остальное все равно растащат. Они уволокут это к себе домой, а потом будут дивиться, откуда это взялось. Ну, не теряй. Вот перья, посмотри-ка! Они составляют доход нашей семьи. Почему бы тебе не взять пучочек?

Я невольно принял из его рук пучок длинных красных перьев.

— Ну надо же, какие нежные! — проговорил я, лишь бы что-нибудь сказать. — Чьи они? Красной колпицы?

— Нет, красного попугая. — И он улыбнулся мне, распираемый гордостью, словно мальчишка, только что поймавший лягушку. — Но тоже ведь хорошие, правда? Откуда, думаешь, их привезли?

— Не знаю. — Я хотел вернуть перья, но подходящий момент уже упустил. — Наверное, с далекого юга. Может, из Соконуско?

Старик хитро улыбнулся:

— Почти. Там мы подцепили идею, но вырастили их сами.

Сначала я понял его слова чуть ли не буквально, представив себе дурацкую картину — как вся семейка выщипывает у себя из задницы перья на продажу, — но потом до меня дошло, что имел в виду Добрый.

— Неужели?! — Я невольно заинтересовался. — Ты хочешь сказать, что держишь птиц дома? А почему же я тогда их никогда не видел и не слышал? — Многие тогда держали у себя всяких мелких птах — плетеные клетки с щебечущими пичужками развешивались на стенах домов. Но держать попугаев, как мне казалось, было совсем иным делом. Уж как тут не прославиться на весь квартал?

— Они пошли туда же, куда и все остальное добро, — не скрывая горечи, признался старик. — Где они теперь, одним только богам известно да любовничку моего внука. А ведь как раньше было удобно — птички всегда под рукой. Мы щипали из них перья по мере надобности, и никаких лишних хлопот.

Я разглядывал пучок перьев, зажатый в руке. Сейчас, в сумерках, их густой красный цвет напоминал мне запекшуюся кровь.

— А я думал, таких птиц в нашем городе держит только Монтесума.

— Это да, у него их, наверное, пруд пруди! Да и пусть! С ними возни знаешь сколько? Никаких денег не захочешь! Нет, конечно, держать живых птиц ради перьев удобно. Они вот только клетки свои выклевывают, а так… — Он не договорил и грустно усмехнулся.

— А шума от них много? — поинтересовался я.

— Шума?! Да что там шум! Шум — это еще пустяки! Разговаривают они!

У меня вдруг защекотало под ложечкой.

— Разговаривают?!

— Ну да, еще как! Их можно научить говорить, только… Эй! Постой! Ты куда?

Но я уже несся сломя голову, лавируя между трясущимися в пляске гостями и повсюду выискивая глазами своего брата.

Я вглядывался в колышущуюся толпу, но в сгустившихся сумерках не мог различить толком ни одного лица. Тогда, набрав полные легкие воздуха и стараясь перекричать грохот барабанов, звуки флейт, труб и топот ног, я взревел во всю глотку:

— Лев!..

Но ни один из плясунов даже не сбился с ритма. Я расстроился и в то же время испытал чувство облегчения. С одной стороны, я радовался, что не привлек ничьего внимания, расстраивало другое — куда подевался мой братец, как только он понадобился мне?