Жан-Пьер Оль - Господин Дик, или Десятая книга

Но, попытавшись подняться, он выскользнул из рук невестки и тяжело упал на пол. Джорджина кинулась к сонетке, а я склонился над Диккенсом; он был распростерт на спине, ноги его скрестились, одна рука вытянулась вдоль тела, другая легла на грудь. Голова отворотилась набок. При ударе об пол лицо его исказилось; из открытого рта стекала струйка слюны. Глаза закатились, видны были только белки. У него случился приступ тошноты. Затем грудь его приподнялась, и более он уже не шевелился.

На звонок явилась служанка, исчезла, появилась вновь, неся подушку и одеяло.

— Вы известили господина Уэллера? — спросила Джорджина.

— Его не было в его комнате, мадам!

— Он, должно быть, на конюшне… или в оранжерее! И поторопитесь… что за бестолочь!

Мисс Хогарт бросилась к окну и несколько раз выкрикнула имя. Я тем временем закутал Диккенса в одеяло и устроил его голову на подушке. Но все эти движения я проделывал механически, не вполне сознавая меры случившегося; в ушах моих все еще звучали слова писателя. Я готов был чуть ли не трясти его, чтобы услышать больше.

— Он… мертв?

— Я не знаю, — ответил я. — Не могу нащупать пульс. Зеркало надо.

Натали ждала моего ответа.

По существу, у меня в первый раз была какая-то идея. Я хочу сказать, идея в собственном смысле этого слова, а не в смысле idée fixe. [37] Навязчивая идея (фр.) Идея, которая принадлежала только мне. Которая требовала для своего воплощения ряда последовательных действий, организованных по закону причинности. И которая, будучи надлежащим образом реализована, материализовалась бы вне моего мозга в достаточно новой для меня форме последствий. Что очень смущало.

— Э-э… это замечательно, Натали. Спасибо… большое спасибо. — Однако эти благодарности тут же показались мне слишком мизерными по сравнению с оказанной мне услугой. Растягивая свой ресурс мартини, я лихорадочно искал, что бы еще сказать. — У тебя очень симпатичное… это платье.

— Это не платье, это юбка. — Она резко поднялась и вырвала у меня из рук счет бара. — Я это сделала не ради тебя, — холодно бросила она. — Меня унизили, и я этого не забыла, вот и все.

Я смотрел, как она идет к своему «Рено-16». «Хм, — подумалось мне, — она унаследовала и машину». И я вновь увидел мадемуазель Борель, терпеливо ожидающую на заднем сиденье, в день, когда я увиделся с Натали перед аптекой. Но «ожидающую» — это неточное слово, как, впрочем, и «терпеливо»: чтобы ожидать, надо различать прошлое и будущее, а чтобы быть терпеливым, надо замечать проходящее время. Мадемуазель Борель не имела ни точек отсчета, ни мерительных инструментов; мадемуазель Борель была выставлена связанной по рукам и ногам под палящее солнце настоящего, как те осужденные, которых некогда приковывали нагими в самый полдень к добела раскаленному солнцем жертвенному камню. Ни памяти, ни забвения. И ни пятнышка тени вокруг.

Но настала ночь: кровь Эвариста перестала бежать в ее жилах. Такую вот странную конечную станцию выбрали воспоминания Эвариста для того, чтобы умереть.

Господин Дик поднялся из-за соседнего столика почти одновременно со мной. Я решил не обращать на него внимания.

Госпожа Консьянс была в отъезде; она оставила мне ключи, чтобы время от времени я забегал к ней поливать ее растения. Так что, прячась среди фикусов на ее веранде, я мог в то же время присутствовать при переезде.

Первыми прибыли родители Матильды. Они три раза обошли вокруг дома. Я видел, как они морщили носы и хватались за голову в ужасе от мысли, что их дочь могла жить в этом. Затем появился грузовик, отец Матильды достал из-под коврика ключ, и все принялись за работу. Грузчики входили и выходили. Мать, стоя у них на дороге между домом и грузовиком, провожала каждый предмет мебели ласковым прикосновением или нежным словом, будто школьная учительница, встречающая своих учеников после долгих летних каникул. А отец, стоя рядом с ней с маленьким блокнотом в руках, помечал каждый предмет в своем инвентарном списке.

В десять часов старая черная «четверка» притарахтела из города и остановилась в проезде между домами. Из нее, осторожно вытягивая длинную шею, выбрался невысокий человек лет шестидесяти. Он постоял, наблюдая за мебельным дефиле, затем повернулся в мою сторону и заметил меня.

— Простите, месье, Франсуа Домаль — это в соседнем доме?

— Да.

— Он что, переезжает?

— Не он. Только мебель.

— А… мебель…

Он смотрел на меня снизу вверх, пытаясь понять. На его старом двубортном пиджаке оставалась только одна пуговица; на изношенном воротнике рубашки пот и грязь образовывали муар. Он осмотрелся, периодически поглядывая то на часы, то на машину.

— Значит, тут он и живет… С виду не так уж плохо…

В это утро — как и всегда в безветрие — фабрика воняла на полную мощность. Машины на перекрестке, убегая от зловония, рванулись по зеленому свету, как оторвавшийся тромб.

— Во всяком случае, здесь спокойно, да? — Не получив ответа, он сконцентрировал свое внимание на грузчиках. — Смотрите-ка, круглая кровать… Чудн о … никогда такого не видал… А тот высокий лысый господин — он кто?

— Судебный исполнитель.

При этих словах он выпал в осадок. Разочарование его было столь рельефно, что я с трудом удерживал смех.

— Судебный исполнитель! — процедил он сквозь зубы. — Боже!.. Такой конец проделать — и все зря!

Он прокашлялся, попытался застегнуть на брюхе вторую — воображаемую — пуговицу и затем обратил ко мне свою самую широкую улыбку:

— Со мной тут такая глупейшая случайность приключилась! Я близкий друг господина Домаля и… представьте, на станции техобслуживания у меня украли и сумку, и деньги… По правде говоря, я твердо рассчитывал на него, чтобы хотя бы заправиться.

— А вы подождите его. Он, наверное, скоро появится.

— Вообще-то… видите ли, я здесь проездом… У меня буквально сейчас очень важная деловая встреча в Байонне… Знаете, современная жизнь… весь этот круговорот! Так мало времени остается для друзей…

Чтобы продлить удовольствие, я очень медленно вылил половину лейки.

— Как видите, мне в самом деле чрезвычайно неловко обращаться к вам с такой просьбой, но… может быть, вы смогли бы одолжить мне эту сумму? Скажете ему, что Робер заезжал его повидать… Он непременно возместит вам. Благодарю, месье, вы очень любезны… И пожалуйста, передайте от меня большой привет Франсуа Домалю!

Слегка оттянув пальцем воротник своей рубашки, мой отец церемонно поклонился мне и исчез в такси. Одно из двух: или он не узнал меня, или сделал вид, что не узнал. Не знаю, какая из этих гипотез более печальна.