Жан-Пьер Оль - Господин Дик, или Десятая книга

— Go to hell! [38] Пошел ты к черту! (англ.) — проворчал Крук ровно настолько громко, чтобы тот мог его услышать. — Смотри лучше, как твоя сестрица сметает закуски… Аппетит акулы и мозги инфузории… и этот — какое убожество! Уверен, он даже не знает, что такое пунш! Да что там, ему же для красноты рожи гримироваться пришлось… Я был бы куда лучше… Но вообще-то нет. Ни за что на свете не хотел бы я конкурировать с Даблъю Си Филдсом — самым великим Микобером всех времен, в версии Кьюкора… Этот человек, Даблъю Си, вошел в мое сердце… Вы помните его поговорку? «Всегда надо иметь при себе маленькую бутылочку виски — на случай укуса змеи. И всегда надо иметь при себе маленькую змею!»

Хохот книготорговца заставил подняться много голов. Все их шушуканье смолкло, как мышь, прихлопнутая кошачьей лапой.

— Но что вы подразумеваете под «поставками»?

— Эта роль официального поставщика мне не подходила… Какое-то время я играл ее, чтобы доставить удовольствие Мишелю, — до тех пор, пока Пуссену не пришло в голову заказать мне Валери! Я выполнял безупречные заказы: Бальзак, Нодье, Флобер, Пруст, Рикарду, Бахтин, Женетт — все, кроме Валери… Ну, и после двух повторных заказов, которые я выкинул в мусорную корзину, меня отставили… И я вздохнул свободно! Теперь я смогу наконец обанкротиться с высоко поднятой головой, упорядоченно и дисциплинированно! Я просто дождусь момента, когда каждая книга найдет достойного ее владельца, и закрою лавочку — если достаточно долго протяну!

С минуту он обдумывал свои слова, которые мы неоднократно освятили достойными глотками.

— А вон тот, там, — это кто? — Я указал подбородком на приветливого маленького старичка с круглым брюшком, в какой-то мере убедительно носившего очки, белый жилет и карманные часы мистера Пиквика. Вокруг старичка собралась стайка восхищенных.

— Тот? Ну, это украшение клуба. Мишель вытащил его из берлоги в глухом лесу… Вейссингер, великий немецкий философ…

— Это тот изобретатель парадокса Педжаха?

— Он самый. Забавная история…

— Я ее знаю…

— Ну и что! Я хочу ее рассказать, доставьте мне удовольствие… В тридцатых годах наш герой слушал в Кембридже лекции Витгенштейна и Поппера. Как-то летом он заскучал и отправился в Уимблдон на турнир. Это был конец великой эпохи Тилдена, американского чемпиона, который выиграл турнир в предыдущем году. И в первом круге против него вышел никому не известный индиец Сордж Педжах. «Человек в тюрбане» — называли его в газетах, потому что он и на корт выходил в этом их традиционном головном уборе… В течение полутора часов Тилден просто разминался: он выигрывал шесть — ноль, шесть — ноль, пять — ноль — и впереди была его подача… Никаких сомнений в его победе уже не оставалось, и все зрители покинули корт — все, кроме Вейссингера, который один остался на трибунах под влиянием, как он потом рассказывал, некой «онтологической интуиции».

Краем глаза я все так же тщетно ловил момент выхода на сцену Эстеллы. Что до Копперфилда, то он разыгрывал роль амфитриона. Имея хороший хронометр, я мог бы с высокой точностью оценить важность каждого из приглашенных, измеряя время, на которое радушный хозяин задерживался возле гостя. К примеру, Пуссены тянули на какие-нибудь двадцать секунд, не больше, тогда как Вейссингеру было уделено целых шесть минут. Проходя мимо меня, Мишель уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, но передумал.

— И случилось невероятное! Педжах спас три матчбола, воспрянул духом непреклонным, выиграл третий сет, четвертый… и матч! Был знаменитый фотоснимок окончания этого матча: оцепеневший от изумления Тилден и судья на вышке, смотрящий круглыми глазами в свой протокол, чтобы убедиться, что это не сон… А Педжах уже нет, он уже ушел… Вейссингер вернулся в Кембридж, и, как повествует легенда, ночью на него снизошло озарение… он сформулировал свою знаменитую теорию «wirklicher-als-das-Wirkliche» — «более реального, чем реальное», согласно которой мир, который мы познаем, — всего лишь некая выродившаяся форма «истинно» реального мира, некий компромисс между возможным и нашей способностью представления, что-то вроде асимптоты, бесконечно приближающейся в координатах Свободы по оси абсцисс и Разума по оси ординат к «Великому Реальному» — «Grosse-Wirkliche», никогда его не достигая… за исключением отдельных особых моментов «прорыва» истины, когда «Великое Реальное» «переизбирает» себя и когда «невозможное но более чем истинное» оспаривает «примат возможного»… короче, когда Педжах бьет Тилдена… Для одних — гениальное открытие, для других — пародирование общих мест платонизма… Полемика была яростной — отнюдь не такая создает славу философа… но в тридцать третьем Вейссингер еще и совершил одну маленькую ошибку…

— Эта его скандальная речь в Гейдельберге…

— Проникновенный панегирик Гитлеру, который «переизбрал Германию», который «возвысил рейх на уровень более чем реального и снес валами беспредельности Великого Реального жалкие запруды возможного»! Наш герой вляпался… даже нацисты были вынуждены признать, что он слегка тронулся… И тихо сплавили его в глухой провинциальный лицей… В сорок пятом его оттуда выкинули… И тогда он нашел убежище в Диккенсе, к которому питал великую страсть, и дальше публиковался уже только за его счет. «Сверхроманист», тот, кто «писал истиннее самой истины»… Это был великий поворот Вейссингера…

Заметив, что я на него уставился, философ улыбнулся и чуть заметно наклонил голову. А гул в моей голове постепенно нарастал.

— Вы бы только почитали его диккенсиану… Бред чистой воды… «Мир Диккенса — это единственный мир»… «Стены романов Диккенса крепче каменных, их скрижали тяжелее дубовых»… Всего не вспомнишь, — там есть и получше… Подумать только, что уже больше тысячи диссертаций выросло из этого сора!.. Вам что, нехорошо?

Мне казалось, что размеры моих стоп уменьшились до размеров стопок и что естественным следствием любого моего движения будет падение. На дальней границе моего поля зрения перчатки, лежавшие на столике, обнаружили странную — хотя и естественную — склонность сцепляться друг с другом и сердечно друг друга трясти, в то время как шляпы на вешалке перескакивали с крючка на крючок, как пузатые обезьяны. Мне еще показалось, что мимо прошло платье с кринолином, но внезапно меня ослепило что-то вроде вспышки молнии, и я вынужден был ухватиться за стол. Крук участливо смотрел на меня. Сам он находился на той победительной стадии, которая открывается в просвете между опьянением и отупением.

— Все из-за этого вонючего болотного виски… этой пресвитерианской мочи! Объявляют на этикетке: «pure malt», [39] Чистый солод (англ.). a на самом деле он именно blended, [40] Смешанный (англ.). да еще и фальсифицированный! Гарсон! Вы уверены, что у вас нет ничего другого?