Присцилла Ройал - Печаль без конца

— Я бы, наверное, не исключила его из списка подозреваемых так быстро, как сделал наш коронер, — произнесла она потом. — Не знаю насчет убийства, но в чем-то он, мне кажется, ощущает свою вину…

Снаружи во влажном воздухе зазвучали колокола, призывающие к молитве.

Ежась от холода, Ральф торопливо шагал в сторону конюшни. Сверкающая на горизонте полоска света между густыми темными тучами и серой поверхностью Северного моря предвещала скорую бурю. Этот яркий проблеск, так говорил Ральф самому себе, напоминает, что в жизни еще осталось что-то радостное, неомраченное, с чем может столкнуться любой человек. В том числе и он, Ральф. Только для этого нужно напиться допьяна. Что он сегодня и сделает. А там будет видно.

По дороге к тому месту, где он оставил своего коня, Ральф миновал широкий быстрый поток, чей непрестанный рокот показался ему сегодня чрезмерно назойливым и насмешливо-вызывающим, и он обругал его, но тот не обратил на это ровно никакого внимания.

В полутьме перед ним уже показались и становились все ярче пятна света от многочисленных свечей, коптилок и факелов, горящих в окнах монастыря и у его входа. Но темноты им все равно не побороть, подумал Ральф, как и ему своего дурного настроения.

Мысли невольно вернулись к убийству. Этот чертов кинжал, торчавший в груди мертвеца, просто преследует его. Ну и что с того, что надпись на нем арабская, как считают Анна и брат Эндрю? Последний продолжает твердить об ассасинах и считает, что нужно искать именно кого-то из них, а найти такого человека на востоке Англии, по его мнению, не так уж трудно. Что ж, пускай попробует!..

Анна с ее разумностью тоже не отвергает этого предположения, однако Ральфу оно по-прежнему кажется нелепым, годным лишь для того, чтобы пугать малых детей, когда те отказываются есть гороховую кашу.

Впрочем, как обычно с некоторой долей иронии подумал Ральф, мой высокопоставленный братец наверняка ухватился бы за эту мысль и обратил бы ее на пользу неким людям, наделенным властью. Ведь если ассасины уже вольготно бродят по английской земле, значит, самая пора увеличивать налоги и повышать поборы с евреев, раз уж тут сарацинов не водится.

Однако следует признать: брат Эндрю и Анна отчасти нравы. Хотя бы потому, что невольно свидетельствуют о накопившейся у нас неприязни ко всякого рода чужакам и страхе перед ними. И убийца, зная это и стремясь направить расследование по ложному пути, оставил улику в виде кинжала с арабскими письменами. Хотел ли он еще что-либо сказать этим и для кого предназначался этот намек, если таковой был, — неизвестно. Но принимать во внимание все это нужно. И я как разумный человек так и поступлю…

Он остановился, поднял с земли камень, швырнул в неумолкающий поток и закричал:

— Может, я и разумный, но не железный, черт меня возьми!

Да, он, наверное, устал. Устал от вечной тревоги. Устал возиться с трупами, и с последними — особенно… Он простой смертный, и в нем живут те же страхи, что в других людях: он страшится неудач, одиночества, пустоты в сердце… И почему он не имеет права, как другие мужчины, отдохнуть от всех своих дел и забот в теплых объятьях женщины?.. Почему?

Он любит Анну. Всегда любил ее и не может… не хочет разлюбить. Но он не хочет… не может все время ждать… Без надежды? Да, без всякой надежды. Однако он крепился. Долго крепился. Но сегодня пришел конец терпению. Он больше не в силах… сегодня он должен найти женщину… любую женщину, кто согреет его у себя на груди и поможет забыть обо всем. Хотя бы ненадолго.

— И я найду ее! — крикнул он, грозя кулаком насмешливо рокочущему ручью.

Но такой женщины не было. Потому что он хотел только Анну. И чтобы она стала его женой. Но этому не быть…

— Да испекись дьяволовы яйца! — прорычал он в туманную пустоту. — Сегодня я… вы все увидите…

Да, сегодня он надерется до положения риз и возьмет женщину. Любую, чье имя он сразу забудет и перед которой притворится, что он вполне удовлетворен. А на следующее утро проснется, слава Богу, один, с тяжестью в голове и в животе, выльет на себя кувшин холодной воды, а дурное настроение сорвет на ком-нибудь, кто заслуживает этого.

Возможно, таким человеком будет какой-нибудь плутоватый торговец поддельными реликвиями, кого он разоблачит и заставит подавиться фальшивым мизинцем святого или таким же соском Богородицы. Но лучше будет, если ему вдруг повезет и он поймает убийцу солдата-крестоносца. Во всяком случае, ему будет на ком выместить дурное расположение духа, потому что преступников и прочих негодяев на свете хватает.

Уже в темноте Ральф разыскал своего коня, оседлал и двинулся к гостинице.

Он не видел, что возле конюшни мелькнули какие-то две тени.

Боль резко ударила его между глазами. Он обеими руками сжал голову, он тискал и рвал ее, пытаясь выхватить боль, но это не удавалось. Почему приступы вернулись снова и сделались такими сильными? Они не были такими при жизни женщины, которую он называл женой: она умела умерять их.

Жена? Где она сейчас? Он оглянулся кругом, почувствовал, что теряет сознание, и вынужден был опереться о каменную стену.

Она мертва, — услышал он голос, раздавшийся в ушах и повторившийся эхом в мозгу. Конечно мертва. Это он сам убил ее.

Его рука скользнула по стене, он потерял равновесие, упал на пол. И лежал там, прижимаясь щекой к шероховатым камням, боль вонзалась в него раскаленными гвоздями. Он издал вопль, слившийся со стонами тех, кто умирал на своих соломенных постелях.

— Я не мог убить ее! — закричал он. — Я ее любил! — Он привстал на колени. Боль начала утихать, появилась дурнота. — Я должен ее найти, — прошептал он. — Она излечит меня.

Темная тень возникла возле него. Он вперился в нее взглядом, пытаясь определить, что это, но перед глазами все колыхалось, как морские волны. Жестом руки он попросил это существо удалиться, притронулся к нему, но рука вошла в него, как в пелену тумана. Какое-то время тень продолжала еще мерцать перед ним, а потом начала растворяться в пламени свечей, горящих в часовне, и удаляться к выходу.

Он пополз за ней, увидел, как она задержалась возле алтаря, опустилась на колени. Но это не обмануло его: он знал, что Дьявол может придавать своим жертвам самые разные формы и обличья. Только все же удивился: зачем Он прислал к нему жену в облике бесполой монахини? Наверняка это дело рук главной исполнительницы дьявольской воли — здешней настоятельницы…

Теперь он все понял! Она разоблачена! Теперь он знает, что его настоящая жена, будь ее воля, никогда не позволила бы ему так страдать. Значит, это не она, а та, другая…

Головная боль вернулась с новой силой — словно иглами колола глаза, однако он думал только об одном: жена любила и любит его и простила ему прегрешения. Иначе разве она стояла бы на коленях и молилась бы за него? За человека, который не сумел ее защитить, спасти… А может, она вовсе не молится за него, а пришла сюда, в часовню, ради спасения души того, другого, кто надругался над ней и убил ее и чей труп лежит здесь же, рядом?