Андрей Баранов - Павел и Авель

– Да уж, обласкает! Меня все вишь вон как ласкают – плетьми да острогом! Собачья у нас, провидцев божиих, жизнь… Хоть и плотничать нелегко, и женили меня супротив воли, а все же лучше с нелюбимой женой век вековать, чем вот так по тюрьмам скитаться… – сказавши это, Василий отвернулся к окну и более не проронил ни слова до самой столицы.

В доме князя Куракина арестанта ласково приютили, обогрели и накормили на кухне, даже не забыв предварительно расковать. Оголодавший пророк ел щи так, что за ушами трещало. Дворня и слуги почтительно наблюдали за нм издали, толпясь у дверей кухмистерской, ибо, неведомо как, слух о нем просочился по всем щелям огромного княжеского дворца. «Святой… юродивый… монах… да какое там, бунтовщик, крестьянский сын… новый Стенька Разин…» – эти слова перешептывали из уст в уста, прожужжав друг другу все уши. Атмосфера тайны продергивала всех как мороз. После бани выспавшийся пророк должен был предстать перед князем. На ночь граф Г. снова читал допросные листы мрачного монаха.

Вопрос. Для чего и с каким намерением и где писал ты найденные у тебя пять тетрадей или книгу, состоящую из оных?

Ответ. В каком смысле писал книгу, на сие говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении сего солгу, то да накажет меня всемилостивейшая наша Государыня Екатерина Алексеевна, как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующие: 1) уже тому девять лет как принуждала меня совесть всегда и непрестанно об оном гласе сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине II, 2) указом велено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто к Государыне, то никак неможно к ней дойти, почему я вздумал написать те тетради и первые две сочинил в Бабаевском монастыре в десять дней, а последние три в пустыни.

Вопрос. Написав сказанные тетради, показывал ли ты их кому-либо? И что с тобою после воспоследовало за них?

Ответ. Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил строителя и братию. Строитель представил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня и с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместник и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: «ваше высокопревосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу», то они, просьбы моей не выполня, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь.

Утром князь Александр Куракин всемилостивейше соизволил принять бывшего арестанта Шлиссельбургской крепости в своем кабинете. Роскошь обстановки и любезность светлейшего должны были произвести на узника неизгладимое впечатление. Золоченые мебеля и стены с портретами царственных особ подавляли практически всякого.

– Подойди-ка сюда, любезный! Да не бойся, ближе!

– Ваше сиятельство, Александра Борисович! Уж так я вам благодарен, не знаю как и выразить чувства мои! Спасли вы меня от злодея Самойлова, спаситель вы мой, многия вам лета, благодетель и заступник…

– Да нет, любезный братец Василий, или как тебя там кличут – отец Адам что ли? Не спас пока, сие не моя воля, а воля высшая, монаршия! И зависит твое освобождение из тюрьмы токмо от тебя самого. Может быть уже завтра соизволит говорить с тобой сам государь наш Павел Петрович. Ежели расскажешь ему все без утайки – помилует, а нет – не взыщи… Можешь и всю жизнь в Шлиссельбурге просидеть, прокуковать.

– Ах, если бы государь повелел бы мне отделиться от черных попов и жить в мирских селениях, где я пожелаю! Только постриг прежде хочу вновь принять – в Костроме расстригли меня, злыдни поповские. Тогда бы я благодетелю все без утайки рассказал бы…

– Государь наш милостив, но справедлив. Готовься, Василий, вспоминай, что тебе господь говорил. А пока что… – тут князь Куракин несколько замешкался, не решаясь сказать о своем интересе совсем уж откровенно, – пока что не раскрыл бы ты нам завесу будущего?

– Никак невозможно, ваше сиятельство! О судьбе царской фамилии и самого государства российского я, раб божий Василий, могу лишь царской особе поведать, – заявил отец Адам и дерзко отвернулся к ближайшей стене. Князь вздохнул, поднялся и прошелся по зале взад и вперед.

– Ну что ж… похвальное усердие, братец. А если не о судьбе всей России, а так сказать об отдельных ее людях? Скажем, о моей судьбе? В империи я не последний человек – вице-канцлер и императору друг… Расскажи, что будет со мною? Ведомо ли тебе сие?

– Так ведь не провидец я, то что свыше мне голос в уши шепчет – то и реку, – монах-расстрига вновь повернулся к князю и как будто даже повеселел. – Это тебе, батюшка-князь, к гадалкам надобно! Да и иногда такое открыться может, что и узнать ты не захочешь…

– Не захочу? – князь откинулся в кресле, слегка пожевал тонкими губами. – Да ведь говорят, что от судьбы не уйдешь… Так что там меня ждет?

Монах устроился на стуле поусадистей и закатил глаза, как бы всматриваясь в грядущие года. Несколько секунд он шевелил пальцами, будто запоминая рисунок на ткани времен, а затем изрек:

– Будешь ты богат, знаменит и всеми царями обласкан… Женат не будешь никогда. Но детей у тебя станет без счета. Проживешь на свете шесть десятков лет и еще шесть… только бойся огня! А то, твое сиятельство, тебя пожгут, ножками затопчут и фамилии не спросят… Впрочем, сохранит тебя твоя любовь к дорогой одеже с каменьями. Закутаешься в нее и спасешься, но берегись огненного петуха-ха-ха!

С этими словами Василий сын Васильев в изнеможении откинулся на резную спинку стула для посетителей. Князь Александр Борисович хотел уж было рассердиться на дерзкого расстригу за такие похвальные слова, но, подумав, сменил гнев на милость.

– Ну что ж… хоть всего не сказал, но и на том спасибо. Мерси, голубчик, и ступай прочь… готовься!

Мажордом захлопнул двери за Василием, и тут уже князь начал искать наиболее удобную позицию в золоченом кресле и размышлять о тайнах будущего. Сам же пророк, недалеко отошедши, попал в ненасытные лапы дворни. Надо сказать, что бывший арестант вовсе не оробел, не устыдился своей популярности, а тут же попытался извлечь из нее максимальную выгоду.

Он уже бойко торговал предсказаниями, гадал по руке и на невесть откуда взявшейся замасленной колоде карт Таро, чему обучили его много лет назад цыгане на ярмарке в Костроме, и брал за свои пророчества с кого пятак, с кого гривенник, а с иного не меньше полтины. Девкам он уверенно предсказывал скорую женитьбу, бабам детей и каких-то «червонных валетов», мажордому повышение до шталмейстера, прочим же сообразно чину и званию. Вольдемару пророк предрек почему-то преждевременную старость, очевидно чтобы тот не слишком ему надоедал расспросами.

Читать дальше