Нэнси Бильо - Крест и корона

Брат Ричард поманил меня, и я села между ними. Ноги и руки у меня словно бы налились свинцом, а в голове стоял туман. Я дорого платила за бессонную ночь.

Но нам предстоял серьезный разговор, и мне требовалась ясная голова. В углу возле окна сидели двое. Приблизительно одного возраста — около сорока, в длинных одеяниях из дорогих мехов, на шеях цепи с медальонами. Они внимательно изучали два кубка, стоящие на столе. Более высокий человек поднес один из кубков поближе к свету и принялся восторженно крутить его в руках.

Другой, плешивый и полный, посмотрел на нас троих и спросил:

— Ну что, начнем?

Его товарищ, кивнув, с улыбкой на губах подошел к нам:

— Меня зовут Томас Леф, я юрист на службе его величества. А это Ричард Лейтон, священнослужитель и служащий при лорде — хранителе печати. Вы знаете, с какой целью мы вас вызвали?

— Чтобы опросить нас, — сказал брат Ричард.

— Ба! Превосходно, брат. Прямо в точку.

Лейтон занял стул напротив и в упор уставился на нас.

Брат Эдмунд зашевелился на скамье рядом со мной. От него исходил едва ощутимый едкий запах пота. Бедняга болен. Почему он не пожелал признаться мне в этом?

— Я думаю, сначала следует объяснить вам кое-что, — сказал Леф. — Как говорится, поведать предысторию. В самом конце тысяча пятьсот тридцать четвертого года Томас Кромвель велел создать комиссию для обследования монастырей — только для их реформирования и очищения; надеюсь, вы это понимаете. И мы вызвались помочь ему в этом. Мы посещали монастыри и задавали вопросы. Мы выясняли, все ли правила соблюдаются, не нарушаются ли обеты, не имеет ли место финансовая или иная небрежность. А по результатам своих расследований составляли отчеты.

Леф пространно рассуждал о том, какая это большая честь — проверять тех, кто избрал монашеский образ жизни, а я пыталась сосредоточиться, разглядывая стену справа. В нее был врезан большой книжный шкаф, но книги в нем почему-то отсутствовали. Мне казалось, что прежде я видела их тут, однако теперь шкаф был пуст. Я перевела взгляд вверх и над шкафом заметила резьбу на стене — все те же наводящие страх символы нашего монастыря: лилии и корона. Они и в самом деле встречались повсюду. Но здесь корона располагалась спереди, а не за цветами Доминиканского ордена.

— Мы специально попросили разрешить нам обследовать монастыри в северных землях, где хорошо знаем местность и людей, — говорил Леф. — Традиционно у нас в стране монастыри более всего почитались на Севере. Менее чем за четыре месяца мы посетили сто двадцать одну обитель. — Он сделал эффектную паузу. — И повсюду, буквально во всех этих монастырях, обнаружили просто невероятную развращенность, расточительность, безделье и небрежение.

Брат Эдмунд опустил взгляд, и я увидела, как он погрузил большой палец правой руки в ладонь левой.

Я обнаружила, что и мне трудно созерцать лица этих двух людей. Они были разрушителями. Земля полнилась слухами об их жадности, о том, как они грабят монастыри, сначала угрозами заставляя их обитателей подчиниться. Но стоило посмотреть в их глаза, горевшие фанатичным блеском. Эти двое и в самом деле верили, что исполняют волю Божью. Я почувствовала желание подняться со скамьи, взять их за руки и провести по Дартфордскому монастырю, чтобы они могли встретиться и поговорить с сестрами. Я бы показала Лейтону и Лефу, где мы молимся, поем и спим, рассказала бы им истории о жертвенности сестер и поисках Божественной истины. О том, как мы всей душой пытались следовать правилам нашего ордена. Неужели и тогда они по-прежнему ненавидели бы и презирали нас?

Лейтон перехватил инициативу у своего коллега:

— Как вас называть — «фра» или «брат»?

— «Фра» — правильнее, но мы привычны и к обращению «брат». В этом слове звучит уважение к тем, кто принес монашеские обеты.

Губы Лейтона искривились, когда он услышал слово «уважение».

— Замечательно, брат. Мы не имели чести проводить расследование по Дартфордскому монастырю или по Кембриджскому доминиканскому братству. Но в молодости я там учился и стараюсь быть в курсе всего, что происходит в Кембридже. — Он подался вперед. — Ваш настоятель признался в грехе содомии, а также в воровстве — причем в таких масштабах, что все братство было немедленно распущено.

Брат Ричард, тщательно подбирая слова, сказал:

— Ни брату Эдмунду, ни мне не предъявлялось никаких обвинений в нарушении устава ордена, поэтому то, о чем вы говорите, не может иметь отношения к тому, что здесь происходит.

Леф закряхтел:

— Вы рассуждаете как завзятый законник. Не ту профессию вы себе выбрали, брат Ричард. Ну что ж, тогда обратимся непосредственно к Дартфордскому монастырю, где творятся очень странные вещи.

— Воистину странные, — эхом вторил ему Лейтон.

— Что касается смерти лорда Честера, — сказал брат Ричард, — то, я полагаю, вам уже известны факты? Как выяснилось, никто из обитателей монастыря не виновен в его кончине.

Леф махнул рукой:

— Да, нам все известно об этом убийстве. Но вовсе не оно находится в центре нашего сегодняшнего расследования. А вы думали, что речь идет о нем?

Сердце у меня екнуло. Брат Эдмунд заерзал на скамье. Ему было очень трудно сидеть спокойно.

— Нет, — продолжал Леф. — Я вызвал вас троих, чтобы побеседовать в отсутствие настоятельницы и узнать, что именно говорил вам епископ Стефан Гардинер в лондонском Тауэре двенадцатого октября сего года, а также выяснить, по какой причине вас в действительности отправили в Дартфордский монастырь.

Я посмотрела на руки, лежащие у меня на коленях. Мое лицо не раз выдавало меня в Тауэре, но с тех пор я научилась скрывать эмоции. Я боролась с усталостью, но старалась мыслить ясно и смотреть спокойным взглядом.

— Вы не отрицаете, что вас сюда отправил епископ Гардинер? — спросил Леф.

— Разумеется, не отрицаем, — обыденным тоном сказал брат Ричард. — Здесь в Дартфорде имелись вакансии, которые могли быть заполнены только доминиканскими братьями. Нам повезло — епископ Рочестерский выбрал именно нас.

Леф и Лейтон переглянулись. Они были людьми Кромвеля, а Кромвель был врагом Гардинера. Я чувствовала себя пешкой на шахматной доске — два ряда фигур надвигались друг на друга по приказу своих безжалостных королей.

— Епископ сказал, что вы будете отправлять должность монастырского казначея, а брат Эдмунд станет здесь аптекарем? — уточнил Леф.

— Верно.

— А что еще он говорил вам о Дартфорде? Помните: если вы солжете нам, то наказание будет очень и очень суровым.

Брат Эдмунд подался вперед, чтобы ответить:

— Он велел нам вести себя так, чтобы Доминиканский орден гордился нами.