Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

В отличие от вождя, она хорошо владела и немецким, и французским языком.

Соколов захлопал в ладоши:

— Браво! У вас, Инесса Федоровна, прекрасные вокальные данные. Могли бы в Мариинском театре петь.

Арманд теперь глядела на сыщика откровенно влюбленными глазами: чтобы разбудить женское сердечко, порой хватает одного доброго слова!

Соколов вскоре узнает, чем этот вроде бы безобидный комплимент обернется.

Инесса Арманд от похвалы зарделась, и это несколько скрасило ее нехорошее лицо: оно было не в меру длинное и отчетливо проглядывала его асимметрия, а нос, с обширным вырезом ноздрей, уныло нависал над большим брыластым ртом. (Впрочем, уже в советское время находились и такие, кто считал ее «изумительной красавицей». В издевку, что ль?)

Но лицу придавали своеобразную живость крупные, умные глаза, в которых играла шальная бесовская мысль.

Какой была эта женщина, которая стала «единственной и неповторимой» в жизни Ленина? Вопрос не праздный, ибо наши любовные симпатии с головой выдают нас самих, наш внутренний, скрытый от постороннего взгляда мир.

Характер и судьба этой женщины были совершенно необычны. Острый ум, авантюризм и безнравственность переплелись в Арманд тугим узлом.

Отец Инессы — богатый фабрикант из Англии по фамилии Стеффен, мать — француженка, один из многочисленных любовников — Ленин.

Впрочем, Арманд — фамилия мужа. Первый муж — Александр Арманд, старший сын крупного фабриканта, которому принадлежала большая шерстоткацкая и красильно-отделочная фабрика под Москвой.

Инесса музицировала, любила печальные строки умершего от чахотки Семена Надсона, сострадавшего неведомому «несчастному брату», была нервной, а порой просто истеричной и родила мужу четверых детей.

И еще она свято исповедовала идею: свобода должна быть во всем, включая свободу тела. Она шокировала свое буржуазное, вполне приличное окружение, когда начинала разводить босяцкую философию.

— Если я дарю то, что принадлежит лично мне, скажем деньги, то ведь это ни у кого не вызывает возмущения. Более того, это считается красивым и альтруистичным. Мое тело принадлежит мне еще больше, чем деньги. Так почему я не могу доставить кому-то радость, отдавая тело для любви? Нам, женщинам, мало прав дано. Но двумя правами мы обладаем естественным образом: мы можем или отказывать, или давать себя. И никто нам не смеет запрещать делать этого — ни эгоистичные мужья, ни прогнившее буржуазное общество.

Так что для себя лично Арманд уже совершила одну революцию — сексуальную.

После того как Инесса совратила младшего брата собственного мужа — Владимира, последовал разрыв с Александром, от которого уже было четверо детей. С Владимиром она открыто жила в блудном грехе и принесла ему пятого дитя.

Владимир Арманд, в свою очередь, тоже увлек Инессу — революционными идеями и кружками. Так что вполне естественным и законным образом в 1907 году они оба оказались в пречистенском полицейском доме, а затем в ссылке.

Когда в том же 1907 году Инессу отправляли на этап, в одном из писем она сетовала: «Меня хотели послать еще на 100 верст к северу, в деревню Койду. Но, во-первых, там совсем нет политиков, а во-вторых, там, говорят, вся деревня заражена сифилисом, а мне это не очень-то улыбается».

Биограф Арманд Е. Егорова писала: «Если Ленин все-таки был болен сифилисом, то подцепить его, по-видимому, он мог только у Инессы Арманд. Больше просто не у кого» («МК». 1998. 24 октября).

Похоже на правду. А то, что Ильича лечили от этой болезни и после революции, — исторический факт. Врачи, кстати по желанию пациента, были из Германии.

Товарищи по партии много сплетничали об их отношениях, но Инессу считали умной. Оправдывая это мнение, она читала лекции в партийной школе Лонжюмо.

Когда лекции закончились, Ленин предложил:

— А почему бы вам, Инесса, не вести семинарий по политической экономии? Уверен, у тебя отлично получится. (Ильич все время сбивался, называя любовницу то на «вы», то на «ты», даже в переписке. Нередко эти послания пролетарский вождь подписывал игриво и по-большевистски конспиративно — «Ваш Базиль».)

И сомневавшаяся в своих силах Арманд с присущей ей добросовестностью стала осваивать политическую экономию. Ильич даже заставал ее с «Капиталом» в руках.

Ленин захаживал на семинарские занятия. Как писал Марк Алданов, «Ильич хотя кое-чем оставался не очень доволен и дополнял, но хвалил Инессу. Крупская на ее лекциях и практических занятиях не бывала. Сплетники не ошибались: Ленин по-настоящему влюбился, — вероятно, в первый и последний раз в жизни».

В результате товарищ Арманд подтвердила афоризм другого знатного вождя, который позже заявил: «Нет крепостей, которые не смогли бы взять большевики».

Надежда Константиновна то ли умом была попроще, то ли не чувствовала в себе педагогического призвания, хотя в советское время командовала на ниве просвещения и запрещала великих писателей — Льва Толстого, Федора Достоевского, того же Надсона и прочих, но не только семинарий не вела, даже лекций не читала.

А вероятнее всего, все эти семинарии справедливо считала глупостью и блажью, предпочитая заниматься домашним хозяйством, обеспечивая по мере сил уют гению пролетарской революции, а заодно и его пассии.

Впрочем, Ильич относительно не участия Крупской в лекционном деле был не в претензии. Хороший борщ и рюмка водки к нему хороши сами по себе, без всяких классовых противоречий. Тем более что Арманд даже тарелку не умела вымыть.

У Надежды Константиновны своего личного ничего не было. Все, что она имела — кочевой быт, партийные деньги, — все это принадлежало мужу, который с законной точки зрения и мужем не являлся.

Как естественное следствие, Ильич вплоть до Октябрьского переворота не разрешал Крупской даже пользоваться своей природной фамилией. Лишь в 1918 году она короткое время подписывала документы и письма: Н. Ульянова.

Но вскоре Ленин и эту вольность запретил.

И вот однажды Крупская, воспитанная своим гениальным мужем в духе полнейшего растворения и самоотрешения, взглянула на Ильича большими серыми глазами, и глаза эти были полны слез. Она произнесла:

— Владимир Ильич, я все тщательно обдумала. Я готова уйти, предоставив тебе полную свободу в отношениях с Арманд.

Ильич задумался, постучал по привычке пальцами по крышке стола, решительно заявил:

— Гм-гм, Надя, твое предложение не выдерживает критики — ни с практической, ни с теоретической стороны. Я отвергаю его как волюнтаристское. И впредь ко мне с такими глупостями не ходи. У тебя с Инессой наконец-то наладились прекрасные товарищеские отношения. Береги их. Что нынче у нас будет на ужин?