Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Товарищи стали отговаривать:

— Ипполит Спиридонович, плюньте на него! Выпил мужичок и куражится.

Уговоры миролюбивых спутников, как это обычно бывает, еще больше распалили боевой нрав штабс-капитана. Он махом перевернул в себя еще рюмку, вновь поправил очки и решительно застучал сапогами по деревянной лестнице.

Все подняли головы, с интересом наблюдая за развитием военных событий.

Штабс-капитан, поднявшись на антресоль, требовательно грохнул кулачком в дверь кабинета:

— Эй, любезный, открой! Быстро!

В ответ — молчание.

— Приказываю, сиволапый: открой дверь, не зли меня!

Тишина.

Штабс-капитан совсем вошел в раж:

— Безобразничать можешь, а ответ держать боишься? Постыдись свою шлюху…

Дверь распахнулась. На пороге, упираясь головой в притолоку, вырос Соколов. Он ласково спросил:

— Ты, петушок, чего тут кукарекаешь?

Вид громадного атлета-красавца малость смутил штабс-капитана. Но, подогретый выпитым и вниманием всего зала, он отступать уже не мог. Штабс-капитан фистулой взвизгнул:

— Получи, вот тебе, вот! — и салфеткой махнул возле лица Соколова.

— Какой ты отчаянный, однако!

Соколов, не рассчитав сил, врезал штабс-капитану кулачищем в нос.

Тот, проломив дубовое фигурное ограждение, полетел по размашистой траектории вниз.

В зале приглушенно охнули, кто-то испуганно взвизгнул:

— Убийство!

По иронии судьбы несчастный грохнулся на собственный стол, да так и остался лежать словно диковинное блюдо: с расквашенной физиономией, в очках, прилипших к переносице, и в сапогах — промеж бутылок, соусов, рябчиков на вертеле, закусок холодных и горячих.

— Ох, надо полицию вызывать, — застонал ресторатор Никитин. — И не хотелось бы, да этот извозчик всех гостей распугает, ходить ко мне перестанут.

Крикнули городового.

Городовой, простуженный, меднолицый мужчина, откинул башлык и по заведенному обычаю для начала выпил большой фужер водки, закусил семгой. Затем, степенно поправив на боку шашку, отправился наверх.

С Соколовым он говорил не больше минуты, и его содержание для всего мира навсегда осталось тайной.

Однако, спустившись вниз, городовой выпил еще водки, закусил красной икрой, вытер уста ладонью и строго посмотрел на ресторатора.

— Что за фрукт на столе растянулся? — и ткнул пальцем в продолжавшего пребывать в беспамятном состоянии штабс-капитана. — Напился до чертиков, безобразит и драться к посетителям лезет? Кто позволил в интимные кабинеты врываться, а? Может, хотел даму насильничать? Почему, Никитин, допускаешь?

Ресторатор так растерялся, что глотнул воздух, как рыба, неожиданно выброшенная на берег, развел руками, объяснил:

— Это как раз извозчик его, тот, из кабинета…

Городовой рявкнул:

— Арапы заправляешь! Укрываешь преступников, Никитин? Да за это — Сибирь, каторга, цепи и кандалы!

— Все как раз напротив…

— Ты, Никитин, смотрю, распоясался, посетителям отдых нарушаешь, а?

Ресторатор от неожиданности присел:

— Да я-то при чем?

— Придется тебя, любезный, в часть предоставить и там протокол составить.

Ресторатор ахнул:

— Меня, в часть?

— А ты глаза не вылупливай! Собирайся. И этого заверните, что на закуске отдыхает. Так рассчитываю, что придется вам обоим у нас заночевать, до выяснения всех обстоятельств. А там — этапом в Сибирь!

— Господи, за что? — Ресторатор чуть не заплакал. Но потом, вспомнив про обычаи и порядки, стал вежливо кланяться. — Только милость, ваше благородие, господин городовой, окажите, откушайте обед.

Городовой отрицательно помотал башлыком:

— По твоей причине и так с поста отлучился — непорядок!

— Ну уважьте хоть рюмкой водки! Эй, Анисим, Василий, быстр-ро!

Лакеи в мгновение ока принесли на подносе три больших лафитника с водкой. На другом стояли две небольшие тарелки — с икрой красной и черной, лежали ломти хлеба.

Никитин, оттопырив деликатно мизинец, как это делают провинциальные парикмахеры, пальцем помогал объяснению:

— Извольте видеть, вот это желтая, сердечную боль утишает — лимонная водочка, вот сия — можжевеловая, чтоб в организме тухлости не происходило, а это широкого воздействия — перцовая.

Городовой снизошел до просьб, выпил водку всех лечебных диапазонов, съел всю черную икру, а красной — лишь две столовые ложки.

— Достаточно, а то обопьюсь… — и любезно взял с собою холодного поросенка. — Супруга любит — под хреном!

Ресторатор низко поклонился и уже в дверях, для силы воздействия, протянул ассигнацию:

— Позвольте, ваше благородие, принять от заведения на память, — и засунул в карман городового купюру.

Городовой еще более помягчал, но относительно штабс-капитана решение было бесповоротным:

— Этого в шинель заверни, и я в участок его отправлю!

По залу моментально разнеслась невесть откуда родившаяся новость:

— Переодетый извозчик — сам гений сыска граф Соколов!

Согласно приказанию, задиристого штабс-капитана доставили в полицейскую часть, где оштрафовали на «синенькую», оказали необходимую медицинскую помощь и в тот же вечер отправили на проезжавшей коляске домой.

Соколову блюд второй свежести больше не предлагали, обслуживали отменно и даже из конских яслей сено убрали, а насыпали пшенички.

Городовой вернулся на пост — на углу Большого Харитоньевского переулка и Чистых прудов.

А на бульваре, по соседству с «Прогрессом», на расчищенном льду, под гирляндами электрических лампочек, не обращая внимания на мороз, кружились полные юного очарования студентки и, выхваляясь, лихо гоняли на гагах юноши.

На эстраде духовой оркестр играл мелодию из новейшей романтической оперетки Франца Легара «Цыганская любовь».

В соседнем, довольно скромном ресторане «Прогресс», в номере на втором этаже, разыгрывались события, возможно повлиявшие на ход исторических событий.

Итак, Соколов сильной рукой навел порядок и уже никто не беспокоил его.

Двери в кабинет изнутри были закрыты на ключ.

Очаровательная спутница Юлия Хайрулина выпила еще вина, вдруг поднялась и легким шагом прошла в соседнее помещение. Это была небольшая комната, похожая на ту, которая бывает в международных вагонах. Тут был душ.

Вернулась девица обнаженной, с небольшими торчащими грудями, с темнеющим лобком, со всей той манящей женской прелестью, которая столь властно влечет мужчину.

Юлия вплотную подошла к Соколову, поцеловала его и уселась к нему на колени. Лишь после этого произнесла: