Валентин Лавров - Кровавая плаха

Пришел срок платить по закладной за дом.

Глядя в окно на пристань, что находилась прямо против дома на Фонтанке, фон Зон горько вздыхал:

— Утоплюсь пойду, и все мои печали уйдут со мной в могилу…

— Мон шер, прежде потопления выкупи дом. Твои дочери остались без приданого. Сыну-студенту надо тоже помогать.

— У меня осталось восемнадцать копеек…

— Отправляйся в Москву к своей тетке Остен-Сакен. Она в тебе души не чает. Возьми в долг.

— Уволь, это свыше моих сил! Мне честь дороже.

— Невелика честь, коли нечего есть! Нашла себе сокровище…

Начиналась очередная семейная баталия, в которой, как известно, победителей никогда не бывает — только потерпевшие.

Наконец ввиду безвыходности положения фон Зон отправился в Москву.

70-летняя вдова-генеральша графиня Остен-Сакен любила племянника за легкий нрав, за уважительность, за умение часами слушать ее бесконечные воспоминания о днях «золотых, безвозвратных». Вот и теперь, когда фон Зон без предупреждения явился к тетушке в дом на Козиху, что в приходе Святого Ермолая, она обрадовалась. Увидав племянника, графиня обняла его, звонко чмокнула, стала с интересом расспрашивать:

— Что это ты, душа моя, учудил? Любовь — дело занятное, по себе знаю. Но когда лезешь под юбку, подумай, как бы не оконфузиться потом! Неловко у тебя получилось… А ты, душа моя, оскорбил самого генерала Рейнера, близкого к высшим кругам! Ну да ладно! Ты остановился где, нет? Тогда располагайся у меня, развей мое старушечье одиночество.

Графиня позвонила и приказала тут же вошедшей горничной:

— Феня, принеси чай! И скажи, чтобы ужин не задержали. Пусть накроют в доме.

И обратилась к племяннику:

— Во дворе что-то свежо стало!

Громадный дом был наполнен множеством вещей — мебелью, зеркалами, картинами. Но во всем царило некое запустение.

— После смерти моего генерала я не устраиваю приемов, — объяснила графиня. — Так, редко-редко заглянет кто из старинных друзей, я и рада. А родственнички, поди, ждут моей смерти? — Графиня весело рассмеялась. — Знаю я их, хотят чужое добро делить! Но я их разочарую: буду жить ровно девяносто девять лет. Всех переживу! — И она опять громко расхохоталась.

Миловидная горничная внесла чай. Фон Зон игриво подмигнул ей. Девушка стыдливо покраснела. Тетушка с неудовольствием сказала:

— Какой ты беспокойный, душа моя!

Чай пили в беседке. Было сухо, тепло, солнечно. Мохнатые шмели жужжали над вазочками с вареньем. В ликерную рюмку тетушки упала мушка. Среди покрытых осенним золотом деревьев выделялся сказочным великолепием барский дом. Сладко пахло хвоей. Весело гомонили не улетевшие еще на юг птицы.

Закончив с чаем, тетушка раскурила пахитоску.

— Мой лекарь все пристает: «Надо, дескать, оставить сию вредную привычку!» А я ему в ответ: «Этой вредной привычке меня выучил Император Николай Павлович, с ней я и умру!» Мало у меня осталось удовольствий, зачем же я буду их сокращать?

— А правда, тетушка, что Николай Павлович весьма неравнодушен к вам был?

Графиня выпустила дым и с явным удовольствием предалась воспоминаниям:

— Чудный был кавалер — внимательный, галантный. Единственный недостаток имел: все торопился. Дело прошлое, моя душа, могу теперь признаться: бывало, поцелует да заспешит, засуетится. «Нам, скажет, хорошо в сетях Амура, а Империя страждет от разных недугов. Меня Михаил Михайлович ждет…»

— Кто такой?

— Ну, душа моя, ты скучен нынче. Это Их Величество о графе Сперанском выразился. Тот руководил 2-м отделением Государственного совета. Как же ты забыл?

Прибежала горничная, доложила:

— Ужин, как приказано, накрыт в столовой!

Почти неделю прожил фон Зон у богатой тетушки. Графиня пила кофе, курила, остроумно злословила, вспоминала славные времена ушедшей николаевской эпохи, рассказала несколько остроумных анекдотов про «старого друга» семьи баснописца Крылова. Говорили о перемещениях в сферах высшей власти и о нашумевшей книжной новинке — «Войне и мире» графа Льва Толстого.

Отставной надворный советник так и не решился просить у графини в долг. То ли чувство стыда, то ли тайное предчувствие не позволяли ему сделать это. К тому же тетушка обещала выхлопотать любвеобильному племяннику теплое местечко в Петербурге.

Но хлопотать ей уже не пришлось: вскоре после отъезда фон Зона домой тетушку нежданно-негаданно разбил паралич. Племянник наезжал в Москву три раза. Он навещал бедную графиню, которую искренне любил. Та недвижно лежала в спальне. Тоскливо-разумным взором она смотрела на фон Зона, а из уст вырывалось лишь несвязное мычание.

В середине октября 1869-го в дом на набережной Фонтанки пришла скорбная весть: графиня Остен-Сакен скончалась.

Продав фрак и золотой перстень, фон Зон купил за 50 рублей билеты на всю семью и 2-м классом пассажирского поезда отправился в старую столицу.

Тетушка, или, точнее, то, что прежде было графиней Остен-Сакен, блиставшей на великосветских балах, танцевавшей с царями, лежала в богато украшенном гробу. Гроб стоял в просторной гостиной первого этажа, на том самом громоздком дубовом столе, за которым фон Зон совсем недавно обедал с тетушкой.

К собственному стыду, фон Зон ловил себя на мысли, что больше, чем смертью графини, озабочен другим: выделила ли ему покойная часть наследства. А если выделила, то сколько?

А еще он был озабочен тем, в должной ли степени скорбен его облик, что подумают о нем те многочисленные родственники, знакомые и просто зеваки, забившие гостиную, смежные комнаты и весь просторный дом.

Многие подходили к фон Зону и, напуская на себя приличную случаю скорбную маску, выражали ему особое сочувствие, которое обычно принято высказывать лишь самому близкому к усопшему человеку.

И это было неспроста: многие почему-то считали, что именно отставной надворный советник станет обладателем капиталов богатой графини.

Фон Зон подошел к столу, поцеловал венчик на лбу. Покойная глубоко утонула в подстилке гроба. Блики четырех стоявших в изголовье свечей играли на ее желтом лице с глубоко ввалившимися глазными яблоками. Зализанные на висках и лбу волосы свились в серые кружочки.

Горький комок подкатил к горлу фон Зона. Он не удержался, его лицо облилось слезами.

…На другой день после похорон графини в родовой усыпальнице Ваганьковского кладбища, после обильных поминок, после раздачи милостыни толпе нищих, задавивших насмерть какую-то старуху-побирушку, нотариус городской части Безобразов, сытый, гладкий мужчина в поношенном фраке, пригласил близких для оглашения завещания усопшей.