Сергей Фадеев - Алый цвет зари...

— Ах ты, гад, — забыв обо всем на свете, заорал Впалый…

Выстрелом его отбросило в сторону, левый бок сильно обожгло, страшная боль пронзила насквозь. Он застонал, и в следующий момент, получив удар по голове, свалился рядом со старым другом…

Он пришел в себя оттого, что кто-то плеснул ему в лицо холодной водой. Голова страшно болела, казалось, что прямо в мозг кто-то вогнал ему ржавый гвоздь. Левую руку он просто не чувствовал. Глаза слепил луч фонаря.

— Очухался, падла! Ну, выкладывай, где кольцо! А то сейчас не так больно будет!

«Сволочь, Пашку убил! За что?! Такого мужика! Безотказного!» — мелькнуло в голове у Впалого.

Собрав остатки сил, Леонид рванулся на луч фонарика. Вторая пуля не остановила его. Он всем телом обрушился на стрелявшего, указательным пальцем правой руки попав убийце прямо в глаз. Тот взревел от боли.

Наряд милиции, вызванный напуганными шумом на чердаке жильцами, обнаружил на месте происшествия лужи крови и два трупа мужчин средних лет без документов.

— Ментов понаехало в двадцатый дом, там двоих на чердаке порешили, кровищи — лужи целые, вниз даже, кажись, протекло! — рассказывал сантехник Армен плотнику из местного РЭУ таджику по имени Файзулло. — И вроде один из них бомж, а второй — приличный человек, компьютерами занимался, на фирме работал…

Файзулло ментов не любил, хотя сейчас к нему вроде и придраться было не за что. Мигрантскую карточку он получил, работает в РЭУ, служебную площадь имеет — комнату пятнадцать метров на первом этаже в двадцать третьем доме… А тут, шутка ли, двойное убийство. Не приведи Аллах!

Поэтому ремонтировать перекрытия на чердак двадцатого дома он отправился неохотно. Но что поделаешь — прораб дал указание, значит, надо! Начальство, видно, втык получило от префектуры — дескать, чердак запущен, кодовый замок был неисправен, развели бомжатник, вот и получите — двойное убийство! Всем досталось!

Один Файзулло с работой справиться, конечно, не мог. Собственно говоря, послали его на разведку: все внимательно осмотреть, наметить фронт работ и доложить начальству, за что надо браться в первую очередь.

Будучи по природе человеком прилежным и старательным, Файзулло осмотрел перекрытия, балки, подпоры, заглянул в каждую щель. И вздрогнул, увидев в трещине одной из подгнивших балок большое золотое кольцо с огромным красным камнем. И хотя знатоком Файзулло не был, он понял, что это рубин.

Первым его желанием было взять кольцо, унести и перепрятать. Он осторожно извлек сокровище наружу и принялся внимательно осматривать его.

Это занятие настолько поглотило его, что он не заметил появления ка чердаке еще одного человека.

— Что, братан, цацку нашел? — услышал Файзулло чей-то хриплый голос. Плотник поспешно оглянулся и увидел у себя за спиной невысокого мужичка в потертой коричневой кожаной куртке, с черной повязкой на правом глазу.

— Хороша цацка, ничего не скажешь! — с неподдельным восхищением в голосе заметил одноглазый, медленной осторожно приближаясь к Файзулло.

— Я это… мне… не надо… не мой он… — запинаясь, забормотал таджик. Вид одноглазого внушал ему ужас.

— Значит, не нужна она тебе? Так давай ее сюда!

Файзулло поспешно протянул незнакомцу кольцо, заметив, что камень прямо на глазах потемнел.

Мужик схватил кольцо пальцами правой руки, а левой молниеносно вытащил из кармана нож с выкидным лезвием и воткнул его таджику в самое сердце.

— За что? Не надо! — успел произнести тот, медленно оседая вниз.

— Надо, фраерок, надо! Я свидетелей не оставляю!..

Пегий был подкидышем. Нашли его на пороге барака, в котором жили строители-лимитчики, приехавшие возводить пятиэтажки в Москве, в Новых Черемушках. Хорошо, что дело было в мае, парень не замерз, но всю жизнь ему суждено было маяться…

С младенчества Пегий был тихушником. Таким на всю жизнь и остался. Говорил немного, только по делу. А больше любил действовать, но по-тихому, быстро и решительно. Отморозком стал настоящим уже тогда, когда и слова еще такого не знали.

А с чего ему добрым-то стать? Родительской ласки он был лишен, в детском доме были, конечно, и добрые воспитатели, но только они Пегого не очень-то жаловали. И внешне он был неказист — серый какой-то, с затаенной злобой в глазах и в душе. Звереныш, одним словом! Кто такого полюбит? Когда подрос, девочкам тоже не нравился. Не жаловали, не замечали они его.

А в шестнадцать лет он уже в групповухе отметился. Знакомые парни постарше затащили девку в Битце в кусты недалеко от пруда. Она пива напилась, пьяная была, ну и Пегий вместе с другими отбомбился. Благо, ликбез сексуальный давно прошел. Все, что нужно, ему старшие ребята и объяснили, и показали.

Девка та — кажется, Катькой ее звали — в милицию заявление не подала. Видно, побоялась или застеснялась. Уж лучше это дело гадкое скрыть да пережить одной, а то ведь ославят на весь белый свет! И понял Пегий, что преступление часто остается без наказания. А совесть — так откуда ей взяться-то, этой совести?

Воровать он начал лет с двенадцати. Точнее, вначале подворовывать, а потом уже и воровать по-настоящему, по-черному. Особым проворством и сноровкой он не отличался, а вот храбрости и наглости ему было не занимать.

Еще семнадцати лет не исполнилось, когда загремел он в колонию для несовершеннолетних. Там постиг многие секреты воровского мастерства, стал еще наглее, бесстрашнее и бессердечнее. В тюряге и человеческую жизнь он стал рассматривать как некую несуразную данность. Он неоднократно видел, как лишали человека жизни. И сделал только один вывод: это очень просто, легко и чаще всего тоже остается без наказания.

Авторитет в воровской среде у него был, но особый. Авторитет отморозка, для которого пойти на мокрое ничего не значит. Жизни человека лишить — что два пальца обоссать…

Собственно говоря, на квартиру старого жидка-ювелира он навел Боцмана не просто так. Знал, Пегий, что дело свое Боцман разумеет, все сделает чин-чинарем, а дальше делить с ним добычу он не собирался. Почему-то знал, точнее, чувствовал, что добыча будет необычной, очень большой. Насчет камней заранее побеспокоился, нашел фраера, через которого их толкнуть можно…

Получилось, правда, не совсем так, как было задумано. Боцмана бог сам прибрал, правда, двоих мужиков положил, так они могли все дело испортить. Ну и чурку этого, магометанина, пришлось ножичком пырнуть, так это вообще не в счет, чай не наш, не православный. Не то чтобы Пегий верил в бога, но в церковь иногда заходил, свечки ставил в память своим родителям, которых никогда не знал, да корешам погибшим тоже. Так больше по привычке, чем по истинной вере.