Игорь Шприц - Каин и Авель

Из потомственных дворян. Родился в 1879 году в Варшаве, в семье юриста. Бывший студент юридического факультета Петербургского университета. Исключен за участие в студенческих беспорядках. Вначале примыкает к социал-демократам «экономистам», затем к социалистам. В 1901 году арестован и сослан в Вологду, где переходит на позиции эсерства. В 1903 году бежит за границу, где предлагает свои услуги в святом деле террора. Член Боевой организации, заместитель Азефа. Партийная кличка «Викентий».

Дора Бриллиант, сняв блестящий наряд, превратилась из кафешантанной певички в задумчивую тургеневскую девушку.

— Я приму ванну и лягу спать. Викентий, помогите расстегнуть крючки.

Она повернулась к Савинкову спиной. Тот, нимало не смутившись и не выпуская трубку изо рта, проделал привычную для любого джентльмена процедуру и продолжил осмотр местности, окружающей Мариинскую площадь. Затем уселся в кресло и стал просматривать утренние газеты, предусмотрительно захваченные Дорой из холла гостиницы.

В империи все дышало начавшейся войной. Извещалось о подлом и вероломном нападении превосходящих сил японцев на русский крейсер «Варяг» и канонерку «Кореец». Гордый «Варяг» не сдался врагу и предпочел смерть позору плена. «Кореец» был взорван и последовал за старшим товарищем.

Море кипящей типографской краски было вылито на головы тупоголовых япошек-макак. Казалось, еще несколько дней — и наши доблестные православные воины доберутся до них. Воевать с макаками журналисты собирались не более месяца. Два месяца считалось среди них трусостью, а три — чистым предательством в пользу японцев.

Савинков с презрительным удовольствием просмотрел все это. Он считал патриотизм последним прибежищем идиотов и был в идеале человеком вселенной (где хорошо — там и родина). Однако мешало одно обстоятельство: ему везде было плохо, на родине — тем более. И эту ситуацию он собирался поменять в корне. Далее изменение мира следовало продолжать все по той же схеме. Лично он сам не возражал стать мировым диктатором — если попросит благодарное человечество.

Посвежевшая после ванны Дора появилась в гостиной, облаченная в пеньюар. Влажные волосы были укутаны в полотенце.

— Викентий, советую принять ванну. Вы просто воскреснете, — сказала она и удалилась в спальню, на ходу вытирая волосы досуха.

Савинков подумал и согласился. Все-таки им надо будет изображать мужа и жену в течение месяца, а то и поболе. Избегать каких-либо семейных удовольствий — ванны, туалета, совместного нахождения в замкнутом пространстве — невозможно. Это будет выглядеть чрезвычайно глупо и поставит под удар все задуманное. Играть роль мужа надо достоверно, вплоть до... Деталей он сам себе уточнять не стал. Как получится. Главное — революция, все остальное — побоку. И он пошел в ванную комнату.

Ожиданий лжеангличанина она не обманула. Чуть желтоватая раковина ванны, выточенная из большой глыбы итальянского мрамора, на четырех львиных, ножках стояла посреди теплой комнаты. Вода еще пенилась от тех солей, которые Дора щедро посыпала в воду. Пахло морем, свежестью и присутствием молодой, красивой женщины.

Савинков разоблачился и с удовольствием посмотрелся в большое туалетное зеркало. Строен, красив, подтянут. Ни капли лишнего жира, голоден до жизни, точно хорошая борзая перед охотой на крупного зверя. Он погрузился в еще горячую воду, положил под голову сложенное вчетверо полотенце и задремал коротким расслабляющим сном.

Точно в туманной картине ему предвиделась картина казни Плеве. Вот министр выходит из своего дома, вдыхает свежий утренний воздух и останавливается. Вот кто-то (не сам Савинков) кидает ему под ноги бомбу. Министр окутывается клубом белого дыма, далее картина становится неясной.

Савинков очнулся, мотнул головой — померещилось! — и продолжил очищающие водные процедуры. Дора права, после российских дорог ванна кажется обретенным раем.

В темно-зеленом шелковом халате он сел в кресло у окна, налил из кофейника в чашку белого фарфора холодный кофе и, смакуя его маленькими глотками, стал вновь рассматривать Мариинскую площадь, уже наполненную гуляющими с детьми мамками, гувернантками и гувернерами.

Быть революционером ему нравилось более всех профессий на свете. Много думать, много чувствовать, разъезжать не обремененному ничем по всему свету, нигде не показывать своих истинных намерений и влиять на ход большой истории малыми, но точными ударами в нервные общественные узлы и сплетения, как оса, одним ударом парализуя жертву многим более себя,— вот удел настоящего мужчины!

Ну а если придется проиграть, то он всегда будет хозяином своей жизни и никому не позволит командовать ею помимо собственной воли. На такой случай Савинков всегда имел при себе запас цианистого калия, вполне достаточный для того, чтобы быстро уйти из мира сего, прихватив за компанию изрядное количество друзей или врагов — меж ними он не делал большой разницы. И те, и другие были простыми картами в его колоде. Тасовать же эту колоду он предпочитал сам, и только сам.

Допив кофе, в прекрасном расположении духа он вошел в спальню. Шторы были чуть прикрыты, поэтому в ней было светло, но неярко. Более чем достаточно для короткого дневного сна. Постель была одна, но вполне широкая для того, чтобы на ней разместились, не мешая друг другу, пары три, не менее.

Дора дремала с полузакрытыми глазами, полностью покрытая пуховым одеялом. Волосы черной волнистой короной возлежали на подушке.

— Куда же вы пропали, Викентий? Я чуть было не заснула, ожидая своего супруга, — с чуть заметной издевкой проговорила Дора, не открывая глаз. — Как верная жена, грею, грею место, а он все не идет...

Откинув одеяло, она скользнула на свою холодную половину.

Савинков усмехнулся: Дора лежала нагой и не стеснялась своей наготы, потому что красота ее от этого ничуть не страдала, а только еще более выигрывала. Он сбросил халат на толстый ковер (ноги утопали в его ворсе по щиколотку) и присел на край супружеского ложа, внимательно рассматривая тело будущей боевой супруги. Дора тоже шевельнула ресницами, приоткрыв глаза. Они не торопили друг друга. Впереди была вся короткая жизнь.

Дорина ступня была узкой, но не крохотной. Каждый сустав был тщательно вылеплен. Такую ступню художники называют «скульптурной» и часто используют как модель для рисунков на библейские темы. Большой палец веками ношения сандалий из грубой буйволиной кожи чуть отделен от остальных, но не по длине — второй палец превосходил большой и задавал рисунок всей остальной четверке. Сквозь белую кожу на подъеме стопы чуть голубели кровеносные сосуды, оплетавшие тонкую породистую щиколотку и исчезавшие чуть выше.