Игорь Шприц - Каин и Авель

...Это было лоно. Оттого что щека Савинкова при повороте головы прижалась к плоской пустыне живота, взгляд его исказился до такой степени, что ему представилась действительная пустыня, безжизненная и горячая, по которой бредет он сам, лишенный влаги путник. Он чуть смежил веки, чтобы нереальность воображаемого стала более реальной. Помогло. Он ползет, умирая от жажды... Силы на исходе, и подняться ему, видимо, уже не придется. Вокруг, куда ни бросишь взгляд, плавные барханы, сотканные из песчаного шелка. Ни травинки, ни кустика.

Чуть приподняв голову, путник видит вдалеке привычный сознанию мираж-оазис, которому он не верит, потому что грезил о нем постоянно последние — действительно ли последние? — дни бесконечного путешествия-умирания... Никакой надежды у него не осталось, но инстинкт обманывается и на этот раз. Может, это реальный оазис и он спасется, потому что растительность уж очень густая и животворящая. Никогда еще он не видел таких богатых оазисов, хотя путешествует в подобных краях не первый год. Из последних сил он ползет по миллиметру вперед, все ближе и ближе. И чудо свершилось: это не мираж, это реальность.

Вот уже пальцы коснулись первых жестких кустиков, чуть простирающихся за четко обрисованную линию лона. Белая пустынная кожа — и пышная растительность, под которой не видно ни пяди земли... Очертаниями сей обманчивый мираж напоминает переплетения мельчайших черных лиан-волосков, пробиться сквозь которые, на первый взгляд, невозможно. А ведь он должен найти источник, припасть к нему и напиться за несколько дней страданий, напиться на несколько недель вперед, ибо такого оазиса он уже может и не встретить, а пустыня так велика и безгранична, что никто из вступающих в ее пределы не может знать ни цели, ни окончания своего путешествия...

Он закрыл глаза, не веря обретению сиюминутного счастья. В пустыню пришла ночь, целительная и прохладная. Уже на ощупь, одним лишь средним перстом он стал шарить в диком кустарнике, чуть колючем и непролазном, пробираясь все глубже и глубже, не находя в нем протоптанных дикими зверями дорожек (хотя пахнуло зверем) и радуясь своему неявному первопроходчеству.

Наконец он набрел на то, что искал. Заросли расступились, и перед ним, вернее, перед его единственным пальцем, куда сейчас устремилось все его существо (он превратился в один большой средний палец, мыслящий и чувствующий, а тело существовало при нем просто как источник жизни и способ движения по направлению к искомому), открылась расщелина, куда и были направлены все его поползновения, сухая и горячая по краям. Он продвинулся чуть дальше и ощутил всем своим покровом целительную близость влаги. «Спасен!» — молвило все его существо и перевело дух. В благодарность за реальный мираж он поцеловал спасительный, пахнущий диким зверем кустарник, ощущая во рту колючую сухость его неломких веточек и нежную головку похотника.

В пустыне все молчало и не двигалось. Боясь неожиданного нападения, он медленно, одним только кончиком пальца стал проверять края, боясь раньше времени соскользнуть и упасть внутрь. Вот более глубокие слои переходят во влажную пещеру, узкую и непроходимую. В благодарность он второй раз припал к пустыне. Тишина. Можно двигаться глубже. И он пополз, весь превратившись в палец-змею.

Достигнув какой-то чувственной точки, он почувствовал первые тревожные толчки, предвестники телотрясения. Пустыня постепенно стала преображаться, на ней возникли складки, новые рельефы, и чьи-то нежные руки изгнали его из рая-оазиса и опрокинули на барханы прохладных простыней.

— Не торопитесь, — шепнул из ночи женский голос, и тонкие пальцы прикрыли готовящиеся открыться веки.

Он покорно застыл, распластавшись иной пустыней перед новым путником, тоже потерявшимся и идущим той же дорогой к неведомому, но спасительному оазису.

Точно прочитав все его мысли и ощущения, она тронулась в дальний путь, повторяя все его мельчайшие повороты, поцелуи и прикосновения.

От легких укусов сосков он чуть вздрогнул, но остался лежать недвижимым, повторяя и ее реакции на неведомое. Она припала к его животу, плоскому рельефу атлета, острым язычком проникла в первородную впадину отсохшей пуповины и двинулась вниз, к разделяющимся бедрам, ожидая там увидеть оазис, но уже свой.

Теперь он переселился из пальца в ее тело, в ее глаза и губы и стал предвидеть все ее ощущения, особенно когда почувствовал, что в его оазисе, пусть кустарник и победнее, но растет гордость пустыни, великолепная в своем одиночестве финиковая пальма, готовая накормить страждущих сладкими плодами, произрастающими глубоко под землей. Пальма росла и крепла ежесекундно, животворящим столпом возвышаясь над окружающей пустыней, главою непокорной, казалось бы, привлекая ее внимание... Но нет, путешественница была не менее опытна, нежели он сам. Она бродила кругами вокруг пальмы, делая вид или просто не видя той цели, к которой стремилась. Такое кружение не могло пройти незамеченным, и он попытался привлечь ее внимание, сдвинув все тело в сторону ее тела. Но тщетно. Сейчас все решала она сама и его движения в расчет не принимались.

Устав ждать, сладкоплодоносящее древо жизни поникло вершиной и стало опадать раньше времени, не дождавшись плодов. Наступила осень, листья пожухли и опали. Ствол усох, вершина совсем почти вернулась к прежним очертаниям. И тут женщина оказала первые знаки внимания заброшенному растению. Скорее всего она ждала именно такой минуты, когда гордое древо склонит перед ней свою вершину. Повинную голову меч не сечет, и первые ласковые поцелуи показали правильность выбранного пути смирения и покаяния. Она ласкала поникший ствол короткими прикосновениями влажных губ, отчего буйная страсть ушла, впиталась в песок, и осталось лишь нежное чувство к женщине, названной другими, чужими людьми его женой...

Действительно вначале всегда слово. И это слово начало действовать давно, как только ему сказали: «Она твоя жена» и забыли про это. И он забыл. Подумаешь, какая малость по сравнению с тем, что им предстоит совершить вместе! А на самом деле это все было придумано только для того, чтобы сейчас они стали мужем и женой, Адамом и Евой, родителями Каина и Авеля. Только вот кто был первым, он запамятовал. Кажется, Каин. Ну что же, они готовы сотворить Каина, и Авеля, и Сима, и длинную череду других мужчин и женщин. Силами чресел своих.

Плотское желание впиталось в песок. Она это почувствовала, она к этому и стремилась. Вот теперь пришло желание духовное. Она легла рядом. Он зарылся губами в ее черные волосы, нащупал губами розовую раковинку уха и стал тихо-тихо шептать туда заветные слова, которые еще никому не шептал: