Игорь Шприц - Синий конверт

Путиловский не впервые оставался с дамой наедине в гостиничном номере. Но сегодня это была не совсем дама — это был информатор. Перед ним встала мучительная дилемма: возможно ли вступать в интимную связь с информатором?

Впрочем, пока этого никто ему не предлагал, так что Путиловский успокоился и действительно с удовольствием занялся чаем. Тем более, что Мириам извинилась и ушла в спальню — привести себя в порядок.

Завтра же утром он займется Юрковской. И с утра необходимо усилить охрану Победоносцева. До театра он успел пройти пешком традиционный путь Победоносцева от дома до Синода. Если бы он сам был террористом, то более удобного места, нежели квартира обер-прокурора Синода, не наблюдалось. Можно скрытно подойти, исполнить акт и уйти без помех соседними проходными дворами.

А Сипягина можно будет вести незаметно, параллельно его охране. Он даже и не догадается. Надо только, чтобы выздоровел Медянников…

Мысли о здоровье Евграфия Петровича были прерваны появлением Мириам. Она сменила вечернее платье на скромный домашний наряд. Путиловский попытался якобы случайно встать на ее пути, чтобы ненароком сорвать у боязливой провинциалки поцелуй. Остальное было делом техники поцелуя.

Однако все его неблаговидные намерения были просчитаны ею наперед. Мириам остановилась именно на том расстоянии, которое не позволяло преодолеть нравственную дистанцию простым движением руки. Очевидно, она была далеко не труслива и разбиралась в стратегии и тактике любви не хуже, а, пожалуй, даже лучше своего противника.

— Не торопитесь, Пьеро. Расскажите о себе.

Удобно устроившись в глубоком кресле и закурив пахучую египетскую папироску в длинном мундштуке, информатор подняла на Путиловского темные гипнотизирующие глаза.

Взору изумленного околоточного, видавшего всякие виды, предстала картина, до конца жизни врезавшаяся ему в память. Эта же картина врезалась так же крепко еще троим участникам представления: Адольфу Францевичу Шпорледеру, его дражайшей и дрожащей половине Цецилии Рейнгольдовне и неизвестному преступнику (он же Иван Карлович Берг).

Гений российской словесности Николай Васильевич Гоголь в своей комедии «Ревизор» написал финал, который заметно уступал сцене, увиденной околоточным. Итак, расстановка актеров была нижеследующей.

Цецилия Рейнгольдовна стояла у самой двери в кабинет супруга, мелко дрожала и беспрерывно осеняла себя крестом, путая православное знамение с лютеранским. Реплика у нее была всего одна: «О майн готт!»

Адольф Францевич с пунцовым лицом держал в руке старинный пистоль из коллекции своего отца. Его недрогнувшая рука вместе с пистолем была направлена на коленопреклоненного молодого человека, расположившегося посреди кабинета. Реплики Шпорледера тоже не отличались разнообразием. Он кричал: «Я сейчас убью его! Где деньги?! Где Амалия?!»

В центре картины находился неизвестный преступник. Он стоял на коленях, вся его поза выражала глубокое раскаяние, руки молитвенно сложены. По всему было заметно, что жизнь ему не мила и он готов расстаться с нею безо всякого сожаления. В свое оправдание он повторял одно и тоже заклинание: «Клянусь вам, я ни в чем не виноват!» Периодически на преступника нападал приступ рвоты, для чего он деликатно использовал стоявший рядом на ковре мельхиоровый тазик для бритья.

Цилиндр отличной немецкой работы спас Берга от греха душегубства, а Шпорледера — от верной смерти. Удар пришелся на донышко, цилиндр осел фабриканту на уши, голова закупорила объем воздуха внутри цилиндра, и он сработал как воздушная подушка, не позволив зонту войти в смертельное соприкосновение с черепом жертвы.

Неизвестный молодой человек назвался сотрудником полиции поручиком Бергом. Документов при нем не оказалось. Начали составлять протокол: из дома пропали деньги, ценные бумаги и акции иностранных банков, а также тело девицы Амалии Францевны Шпорледер. Занесли в протокол пропавший револьвер Берга и все его документы.

Поручик Берг путался в показаниях, порывался рассказать про какой-то вещий сон, а вместо этого нес сущую неприличную околесицу про свое нижнее белье. Проверили — белье оказалось на месте. Назвал знакомое всем имя Евграфия Петровича Медянникова. От всего этого у околоточного зашел ум за разум, и он принял весьма умное решение — позвонить начальнику Берга Павлу Нестеровичу Путиловскому, которого околоточный знал лично и очень уважал за выдающийся ум при расследовании самых запутанных криминальных историй.

А то, что эта история запутана и криминальна, ни у кого уже не вызывало ни малейших сомнений. Берга на всякий случай привязали к креслу, поставив тазик на колени — мы, чай, не изверги и не душегубы. После чего околоточный попросил подать чаю и стал звонить на квартиру Путиловскому.

Ранее на долю Путиловского всегда выпадала тяжелая часть свидания: он выслушивал женщин от «а» до «я». Он даже сумел приспособиться к этому и изобрел особый ритм слушания: на каждое третье предложение вопрошающе подымал брови и через каждые пять минут монолога страдалицы чередовал фразы «Не может быть!» и «Ничего себе!». Благодаря этой методике он слыл в женских кругах большим знатоком жизни, не прилагая к тому особых усилий. Просто он понял, что о себе любят говорить больше, нежели слушать других.

На сей раз он говорил, а женщина молчала. Когда она первый раз вопрошающе подняла брови, Путиловский внутренне рассмеялся — с ним сражались его же оружием, но говорить от этого не перестал. Очевидно, в нем накопилось слишком многое, чтобы нести это внутри себя. Плотину прорвало, и не нашлось мальчика, который пальцем заткнул бы начавшийся прорыв и спас Путиловского.

Он рассказал все о Нине, о ее нелепой гибели и о своей нелепой жизни. Он поведал почти обо всех поисках любви, закончившихся разгромом его армии превосходящими силами противника. Время шло, он говорил, а Мириам курила и пила крепкий чай с молоком. Путиловский не пил и не курил, чтобы не прерывать бурный поток воспоминаний, который, как ни странно, уносил весь душевный мусор, мучивший его все эти годы. Он только ни слова не сказал об Анне.

Когда он выговорился, в голове у него стало пусто, а звездное небо за окном чуть просветлело. Наступило долгое томительное молчание. Его прервал низкий голос Мириам:

— Вы не все сказали…

— Да, — согласился Путиловский.

— Ну так говорите же…

Состояние душевной покорности захватило его целиком, и он стал выкладывать все, что осталось в потаенных уголках души. Так путник, застигнутый неумолимым душегубом в темном ущелье, вначале пытается не отдать все золото, но потом покорно выкладывает даже мелочь, только бы поскорее стать свободным и не видеть занесенного над сердцем кинжала.