Игорь Шприц - Синий конверт

Анна была азартна до невменяемости и несколько лет тому назад поклялась на Евангелии, что не подойдет к рулетке. Тем интереснее ей было наблюдать за Путиловским. Купив фишки, они подошли к столу, Анна шепнула ему на ухо: «Черное или красное!»

Несколько ставок Путиловский пропустил. Потом поставил на черное. Выиграл. Подумал и снова пропустил. Он знал закон больших чисел, но, похоже, этот закон здесь знали все, кроме самой рулетки. Иногда столы сходили с ума, и надо было угадать тот момент, когда ничто — ни смена крупье, ни молитвы игроков, ни самоубийства русских князей — не могло увести взбесившийся стол с безумного разорительного пути.

Он осмотрел зал — все столы были спокойны. Обошел кругом, кидая на черное мелочь. Немного выиграл, чуть больше проиграл. Полюбовался на канделябры богемского стекла по сто пятьдесят кило каждый. «Такими не поразмахиваешь!» — мелькнуло в голове. Анна тенью шла сзади, боясь спугнуть удачу, которой пока не было видно. Но что-то витавшее в воздухе давало Путиловскому стопроцентную уверенность в сегодняшнем успехе.

Одно лицо вдруг привлекло его внимание. Где-то он видел этого человека. Он видел этот широкий книзу, лысоватый череп, плотно, почти без шеи влипший в тулово. Толстая фигура, пухлые пальцы, взгляд твердый и уверенный. Мочки ушей большие, отвисшие. Губы несколько восточной, семитской формы. Но сам человек точно из России. Их взгляды встретились, и господин тоже признал Путиловского. На всякий случай оба кивнули друг другу, но вступать в разговор было некогда: именно сейчас этот человек выиграл достаточную сумму, поставив на красное.

Чтобы не мучить свою профессиональную память, Путиловский отошел в противоположную часть зала и сел основательно. Спиной он чувствовал — Анна стоит сзади и волнуется. Чтобы снять дрожь в душе, поставил пятифранковую фишку на красное и выиграл. Крупье кивнул — игрок ему был приятен — и ловко подвинул Путиловскому две выигранные фишки. Обе тотчас же ушли на красное. И снова выиграли.

После шестой ставки на Путиловского обратились лица соседей. После девятой подошли от соседних столов. После двенадцатой сменили крупье. После четырнадцатой стали собираться со всего зала. Он все время ждал команды «Хватит!», но сзади молчали. После шестнадцатой ставки Путиловский оглянулся и похолодел: Анны рядом не было. Она сидела в кресле у стены, закрыв глаза и сжав обе руки в кулачки.

Семнадцатая ставка на красное была сделана машинально: он не мог обмануть ожидания, которое горело во всех без исключения взорах. Шарик, пущенный навстречу движению колеса фортуны, соскочил с нумерованного трека и заскакал по ячейкам, то застревая на долю секунды, то выскакивая на свободу. Колесо послушно замедлило свой ход, шарик задержался в тридцать первом нумере — а это черное! — потом подумал и нехотя перевалил в соседний девятый. Колесо остановилось. Красное. Семнадцать раз подряд.

«Ну и что? Подумаешь!» — мелькнуло в голове Путиловского, когда с помощью служителя он ссыпал на поднос выигрыш. Рядом негромко рукоплескали зрители. Держа поднос с фишками, Путиловский подошел к Анне, все еще с закрытыми глазами сжимавшей кулачки.

— Аня, — тихо сказал он ей на ухо. — Пошли ужинать. Я угощаю.

Неузнанное российское лицо внимательно посмотрело ему вслед, вздохнуло и поставило на красное. Увы, фарт закончился так же неожиданно, как и начался. Безумный стол пришел в себя.

Анна медленно открыла глаза и узрела гору фишек. Ее тут же начало трясти запоздалой ломкой азарта. Не отрывая взгляда от подноса, она шла следом за Путиловским, как шли средневековые дети за дудочкой крысолова. И только когда в ресторане официант принес замороженную бутылку «Дом Периньон», она разжала кулачки — надо же было взять фужер.

Выигрыш честно поделили пополам — по триста двадцать семь тысяч шестьсот восемьдесят франков на человека. Больше в казино не ходили.

Взамен номеров в гостинице они сняли целую виллу, принадлежавшую какой-то августейшей английской чете, и провели на ней незабываемые две недели, описание которых можно найти в Библии, в Ветхом Завете с первых дней сотворения мира вплоть до грехопадения Адама и Евы.

Приходящие прислуга и повар делали их жизнь вполне райской. Вечерами они уезжали ужинать в разные уголки побережья, а вернувшись, любили друг друга в самых неожиданных уголках виллы и большого сада. И тогда их обнаженные тела белели в ночи промеж деревьев, как тела Адама и Евы белели в раю, в котором не было солнца и греха…

Обратная дорога была покороче, потому что Путиловского и кота привезли прямо к дому. Дверь открыла Лейда Карловна. Путиловский еще не успел ничего сказать, как Макс, почуявший жилище, высунул мордочку из-за пазухи.

Высунувшись, он безошибочно уставился прямо в глаза Лейде Карловне, поняв, что пищей в этом доме заведует она, и только она. И Лейда Карловна также безмолвно уставилась в глаза коту. Путиловский заволновался: пауза затянулась…

Два господина сидели за накрытым к товарищескому ужину столом и дружелюбно смотрели друг на друга. По всему было видно, что эта компания приятна обоим в одинаковой степени. Никого более в квартире не было, и оттого выражение приятельской симпатии только усиливалось.

Ужин еще не начался, и посему стол, подготовленный приглашенным ресторатором, блистал девственной красотой, столь волнующей сердце каждого гурмана.

По прихоти хозяина меню было целиком рыбным и белым — ничего красного и революционного не присутствовало. Белое сухое вино, белая водка во льду, астраханская белорыбица холодного копчения со светло-янтарными прожилками жирка, камская севрюжка под белым хреновым соусом, белые грибки, устрицы с лимоном, белый виноград и белый пломбир на десерт — все просто и вкусно. Из цветового ряда выбивалась лишь зернистая икра, но калач под нее в салфетке был исключительно белым и горячим.

С него, пока не остыл, и начали: разрезав пополам, закрыли мякоть вкуснейшим вологодским маслом, а поверх масла — зернистой икоркой. Пока масло подтаивало от теплоты калача, быстро налили по большой рюмке холодного хлебного вина и, вновь ласково посмотрев в глаза друг другу, молча опрокинули в горло водку и так же молча закусили калачом.

Глаза у обоих прослезились, дух перехватило, но он тут же вырос и окреп. Всякий пьющий русский знает из своего горького опыта, что чувство мужского единения в первые двадцать секунд после рюмки обостряется донельзя. И если при этом быстро выпить по второй, то мир преображается волшебным образом: все наносное и временное уходит куда-то в запасники памяти (до утра!), а впереди зримо проступают фундаментальные вопросы мироздания, выяснению которых и посвящается оставшаяся часть ужина.