Валентин Лавров - Железная хватка графа Соколова

— Нет, это фантастика! Так не бывает, так не может быть. Встречаться с фон Лауницем, понятно, вам нельзя. А что, если вы ему заявите: заболел опасной заразной болезнью? Тогда это станет важным аргументом...

— Простите, ваше превосходительство, это смешно: «заразная болезнь»! Фон Лауниц сразу заподозрит неладное. Тем более что его жена подтвердит: был здоров как бык! А вот если этот Лауниц сам с извинениями сообщит мне: «Как жаль, дорогой Штакельберг, никак не могу сегодня вас видеть!», то я с глубоким вздохом отвечу: «Весьма огорчительно! Так мечтал встретиться с вами. Ваш образ глубоко запал в мое сердце после нашей встречи в Берлине...»

Министр с недоверием посмотрел на Соколова:

— Уже один дерзкий и смелый замысел делает вам

честь, Аполлинарий Николаевич! Но, увы, мой дорогой, наша служба предполагает твердый расчет, а у вас хоть и восхитительная, но химера. — Вздохнул. — Вы прямая противоположность вашему батюшке. Тот всегда твердо стоит на реальной почве, поэтому он и сделал блестящую карьеру. Однако... желаю вам успеха! Если ваш замысел провалится, то на вокзале при отъезде арестуем фон Лауница, а через посла в Берлине вручим германскому правительству ноту решительного протеста: это противоречит международному праву и добрососедским отношениям — поддерживать террористические партии.

— Нет! — Соколов резанул взглядом министра. — В этом случае рухнет вся наша операция.

— А что вы предлагаете?

— Я германские деньги забрал бы в казну — для материальной поддержки вдов и сирот полицейских чинов, павших в борьбе с преступностью. Ленина, Парвуса и прочую шпану без суда и следствия передушил бы, как самых гнусных негодяев, готовящих моей великой Отчизне гигантскую братскую могилу. Впрочем, господин министр, у меня к вам просьба...

Макаров перестал расхаживать, с самым деловым видом уселся за стол и подозрительно, сквозь стеклышки очков взглянул на грозного и знаменитого графа:

— Слушаю вас, граф.

— Арестованный в Саратове германский шпион Барсуков-Штакельберг выдал нам свои связи и явки, включая самого фон Лауница и его супругу. И сделал это под мое твердое обещание: мы освободим его из тюрьмы. Согласитесь, ваше превосходительство, игра стоила свеч.

— Вы что сказали? — Министр аж подпрыгнул в кресле. — Обещали выпустить преступника? Кто вам дал право нарушать закон? Курлов вылетел со службы из-за подобной штучки: он выпускал террористов, чтобы те сделались платными осведомителями. — Макаров вновь вскочил с кресла, начал расхаживать по кабинету, нервно хрустя суставами пальцев. — Я нарушать закон не собираюсь. И подумайте трезво: выпущенный на свободу Барсуков-Штакельберг может вас «засветить».

— На первых порах, пока я отправлюсь на задание к Ленину в Галицию, Барсуков может быть взят под гласный надзор полиции, — осторожно заметил Соколов. — За его домом мы установили бы постоянную слежку. Может, еще какая-нибудь рыбина клюнет? По завершении операции мы выдворим Барсукова за пределы империи.

— Нет, нет, это форменное безобразие!

Соколов подумал: «Господи, до чего у нас глупые правители!» Пряча в густых усах легкую усмешку, спросил:

— Ваше превосходительство, вы позволите мне быть свободным?

— Идите, идите! — махнул рукой министр.

— Прикажите, ваше превосходительство, чтобы завтра к двум часам дня к «Астории» подали авто.

Соколов пешком отправился по великолепному ночному Петербургу — прогуляться. Подумалось: «Хотел приключений — получил их сверх меры. Как выкрутиться из ситуации? А этого Штакельберга я и впрямь из тюрьмы вырву, даже если за это меня самого туда упекут. Слово чести — превыше всего. Сегодня надо лучше выспаться — завтра дело серьезное...»

Утром Соколов, испытывая азарт, поджидал гостью. И вот ровно в десять она впорхнула в «люкс». С порога затараторила:

— Я не взяла нашего извозчика — все они доносчики, ты мне потом поймаешь лихача?

— Не волнуйся, бесценная, у «Астории» нас будет ждать авто.

— Ты, дружок, очень заботлив. — Поцеловала его в губы. — Мне, поверь, стоило больших усилий уломать своего фон Лауница встретиться с тобой. Ведь завтра утром он отбывает в Берлин и у него на счету каждая свободная минута. А сегодня вечером в девять ты должен ждать его у входа в синематограф «Мулен-Руж». Он тебя узнает и сам подойдет.

— Но этих «мулен-ружей» в Петербурге несколько...

— Под таким названием — пять. Жди у того, который на Невском, пятьдесят один. Владелец — Иосиф Вартхель. Это мой добрый знакомый. Он держит для вас удобную ложу. Вы спокойно обсудите все дела и в любой момент выйдете через черную лестницу.

Гостья уже успела скинуть легкую шубку, отороченную шиншилловым мехом, и снять с головы крик моды за сто рублей — невероятную шляпку с какими-то торчащими перьями. Теперь она стояла перед графом в легком утреннем платье и немыслимо дорогом бриллиантовом колье, неприличном в столь ранний час.

Соколов подхватил гостью и пушинкой подбросил вверх, едва не угодив в массивную хрустальную люстру.

— Ах! — вскрикнула гостья.

Но Соколов ловко поймал ее и поставил на ноги.

— У тебя уже и стол накрыт! — Она стала разглядывать этикеты дорогих шампанских вин.

Соколов подумал: «Какая же ты серая, все твое безотрадное нищее детство выползает наружу!» Вслух произнес:

— Я весь горю любовным трепетом! И чувствую себя тигром, бросающимся на невинную овечку.

Она сделала руками фривольный жест:

— Ах, овечка жаждет, чтоб ее разорвали в любовной страсти!

— Твою волю выполню!

Вверх взлетела пробка шампанского урожая 1859 года, заструилось желтое вино.

Граф Соколов перекрестился и мысленно произнес: «Господи, благослови! Такого в истории шпионажа еще не было».

Гений сыска заблуждался, история мирового шпионажа видела и не такое!

...Вскоре они повалились в кровать.

Наслаждаясь кратким отдыхом, великодушно предоставленным гением сыска (теперь уместнее сказать — гением контрразведки), Вера Аркадьевна целовала грудь возлюбленного и нежно вздыхала:

— Боже мой! Такие герои могут родиться только на великой и древней земле Германии. Разве все эти слабые и вечно пьяные славяне могут сравниться с тобой, великолепным арийцем? Ты — воплощение доблести, ты — могучий, непобедимый и нежный богатырь рыцарских времен. Мне кажется, что это с тебя списал два с половиной века назад фон Лоэнштейн своего несокрушимого Арминия...

— Лучше скажи — несгибаемого! Но победитель римлян Арминий отличался кровожадностью.

— Германский герой и должен быть жестоким с врагами — во имя земли предков и своего народа.