Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

Пока я стоял на коньке крыши, черепица начала отходить. Я поднял ее и поднял на уровень груди наподобие щита. В воображении возник образ Моисея со скрижалями. Пылающее солнце, что древнее Торы, тянуло меня в небо. Моя судьба захохотала. Он сделал несколько широких неуклюжих шагов и присоединился ко мне на коньке. Мы смотрели друг на друга сквозь молчание десяти шагов. Его лицо перекосила гримаса презрения. Я начал напевать имена Неназываемого.

— Волшебное маранское заклинание? — поинтересовался он.

Чтобы защититься, я был вынужден обратиться к каббалистической молитве на его смерть. Заставляя собственный голос звучать как можно тише, я старался выбросить из головы все мысли, пока не осталось лишь ощущение легкости освобожденной от плоти души.

— Безумный еврей, — сказал юноша. — Мы перебьем вас всех до последнего. Сдерем с вас кожу и вытрясем из вас золото!

Внезапная инстинктивная сила толкнула меня вперед. Я напал. Он поднял свой хлыст медленно, словно увязая в трясине времени. Был ли он удивлен тем, что еврей напал на него без предупреждения? Он не попытался увернуться. Держа черепицу подобно щиту, я вспахал его как вол, вырывая сам воздух из груди. Он отлетел к краю крыши, сорвался и с криком упал. Звук разбившегося о мостовую тела напомнил однократный стук в деревянную дверь рукой, затянутой перчаткой.

Глянув вниз, я увидел его лежащим в чудовищно неестественной позе на камнях. Руки и ноги согнуты под странными углами, будто у марионетки, лишившейся нитей.

Чтобы спастись, мне оставалось пересечь еще одну крышу. Прыгнув, я понял, что не рассчитал расстояние. Врезавшись в стену, я рухнул на крытую веранду. Я сильно повредил руку, саднила кожа на лице. Квартира, скорее всего, принадлежала бывшему ортодоксальному мусульманину: я находился наверху галереи, из которой их женщинам приходилось созерцать окружающий мир, чтобы не быть увиденными самим до тех пор, пока и эта религия не была объявлена вне закона.

Я стучал по синим планкам, пока они не начали отходить, затем спрыгнул вниз.

В полумраке я был словно отдельно от самого себя. Я находился в спальне с соломенными тюфяками, накрытыми шкурами.

Пока я, чуть дыша, выбирался в выбеленный зал, из-за стены доносились голоса. Вокруг затухающего очага собралась целая семья. Меня встретил высокий темнокожий мужчина в зеленых одеждах и белой шапочке, с мощными широкими плечами.

Его светло-карие глаза, близко посаженные, орлиные, смотрели угрожающе. Пучок темных волос, торчащий между бровей, придавал ему сходство с мистиком.

В голову пришла мысль: «Я слишком устал, чтобы драться. Если этот человек решит убить меня, я буду умолять его сделать это».

— Вам нужно убежище? — спросил он на ломаном португальском.

Я ответил на арабском, с ясным ивритским акцентом:

— За мной погоня. — Мы одновременно посмотрели на кровь, капающую из моей руки на шкуры на полу. Я подставил ладонь. — Простите, что пачкаю ваш…

Он позвал жену. Вместе с ней прибежала маленькая девочка, льнущая к материному подолу. Волосы и ногти окрашены хной. Намазав порез зеленоватым снадобьем, она перевязала мне руку льняной полосой. Она смотрела на меня со страхом своими черными, ярко подведенными глазами, до тех пор, пока я не догадался похвалить красоту ее дочери арабским стихом, который сочинил Фарид.

При падении я вывихнул правое плечо, но только теперь, немного придя в себя, я понял, что едва могу пошевелить рукой. Оно сильно болело и опухло.

— Имя мое Аттар, — сказал мужчина. — Я гончар. Приехал из Тавиры.

— Берекия Зарко. Я торгую фруктами, живу в Лиссабоне с рождения.

Он усадил меня на пуфик и дал воды. Стоило мне упомянуть Самира, отца Фарида, и его лицо озарилось приветливой улыбкой: они были знакомы и вместе изучали Коран в Гранаде еще когда она была столицей Исламского королевства.

— Я налью тебе еще воды, — сказал он, когда я допил. Он встал у меня за спиной, неожиданно схватил меня. Сильно надавил. Плечо хрустнуло. Боль нахлынула подобно волне, потом отпустила. — Теперь тебе станет лучше, — сказал он. — Но придется пока обойтись без прыжков по крышам.

Пока я разрабатывал руку, его жена умыла меня теплой водой.

— Ты можешь оставаться, — сказал Аттар, — пока не минует беда.

— Мне нужно попытаться встретиться с другом и найти семью.

Мои штаны сильно порвались по внутреннему шву. Аттар заставил меня переодеться в коричневую абу, по вороту расшитую зеленовато-желтыми арабесками.

— Как я могу отплатить вам? — спросил я.

Он отмахнулся:

— Имущество кочевника не должно связывать ему руки, — заметил он. — Так проще. То, что не имеет крыльев, овладевает мыслями. — Он надел на меня вязаную тюбетейку. — Да пребудет с тобой Аллах, — сказал он у дверей.

Я ответил на благословение и поклонился с благодарностью.

— Я верну ваши вещи, как только смогу.

Он набросил мне на голову капюшон и поклонился в ответ.

Когда я выскользнул наружу, улица была пуста. Вотще я пытался бежать бесшумно по гулким камням мостовой. Всюду стоял кислый запах горящей плоти евреев.

Я не сомневался, что столб дыма поднимался прямо у меня над головой, но не стал проверять это. Я дышал ртом. Пробежал мимо двух конных часовых через Мавританские ворота. Однако в моем нынешнем облачении представители короны не посмели бы меня тронуть: стоило им поднять руку на бывшего мусульманина, и полилась бы кровь христиан в турецких колониях Северной Африки.

Что касается взбесившейся толпы, то все, что у меня было — это нож. И я молился, чтобы не пришлось воспользоваться им.

Выбравшись за городские стены, я опустил капюшон и побежал через поле, раскинувшееся перед монастырем Святой Анны, затем, почти добравшись до большого дуба, венчающего невысокий холм, пополз сквозь густые заросли ракитника и высокую сухую траву. Господина Давида поблизости не оказалось. Прямо за Римским мостом собралась небольшая толпа шумных старых христиан. Они рассказывали жуткие истории о том, как чернь рвала на части всякого, кто имел хотя бы отдаленное отношение к евреям. Некоторые трусы, говорили они, использовали восстание как предлог для личной мести или способ избавиться от долгов.

— Это все вина новых христиан. Это из-за них стоит засуха! — кричала старуха в черной робе всякому, кто желал ее слушать.

Несколько крестьян, вооруженных молотами и полосами железа, украденными из лавки кузнеца, вышли из ворот Святой Анны в поисках маранов, подбадривая друг друга грубыми шутками охотников, почуявших кровь. Я вжался в землю и стал ждать. Солнце село, небо окутали жемчужные сумерки. На ветках дуба у меня над головой хлопали крыльями вороны. Мне представилась смерть — чернильным пятном, растекающимся от желудка по рукам и ногам. За какие грехи, думалось мне, Бог отнял у нас Израиль? За что наказывал нас рукой лиссабонских христиан?