Александр Бычков - Искатель, 2013 №2

— Куда же меня сейчас — в тюрьму? А что будет с Эдиком? Поверьте, я больше виновата. Он, может, и не рискнул бы…

— Вы лучше подумали бы о своей судьбе, — говорю я тихо. Понимаю, что читать нравоучения — пустое занятие, они мало кому помогают. И все же мне по-человечески жаль эту девчонку. Поражаюсь ее слепой влюбленности и жертвенному желанию обелить Камилова.

— Вы же мечтали стать артисткой. Отличная и благодарная профессия! А вас куда потянуло? И это при ваших-то способностях!..

Завьялова поднимает на меня удивленные глаза.

— Да-да, — говорю. — Видел вас в спектакле. Цыганку Машу играли. И очень даже здорово играли!

В глазах Завьяловой вспыхивает радость, но тут же гаснет.

— И вдруг такой срыв. А главное — ради чего?

— А может — ради кого? — снова сердито возражает Завьялова.

Я не знаю, имею ли я право говорить ей все о Камилове.

— Ведь он же любит меня!

— Вы так уверены?

— А вы сомневаетесь?

— Любил бы — не впутал в грязное дело. Так что подумайте и об этом.

Снимаю трубку телефона и вызываю помощника дежурного.

— Уведите задержанную.

Он уводит Завьялову. А я снова связываюсь с дежурным, прошу доставить Камилова. Хочется еще раз посмотреть на него, потолковать с ним. Что-то он теперь скажет?

Камилов входит в кабинет, низко опустив голову. Что ж, на чудо в его деле рассчитывать ему не приходится, надо держать ответ. Он тяжело опускается на стул, бросает косой взгляд.

— Меня одного взяли?

Значит, еще теплится надежда?

— Нет, — говорю. — И Завьялову — тоже.

Он удрученно качает головой.

— Надо же… Так долго готовились… Все вроде бы учли, все по секундочкам выверили, и сорвалось!

— Ну, рассказывайте, как было дело.

— Да ведь все знаете, наверное, — отмахивается Камилов.

— А я вас хочу послушать… Говорите.

И он рассказывает. Так же подробно, как Завьялова. И все сходится.

— Знаете, хотелось пожить красиво и независимо, — с досадой на несбывшееся завершает он свои показания.

— Красиво и независимо… Это как — с разбоем и стрельбой в простых, честных людей? Порно, секс и насилие?

Он криво усмехается. Мол, не надо проповедей… М-да… Мой сарказм для него — явно холостой выстрел. А жаль!..

— Сколько мне дадут? — вдруг спрашивает Камилов. — Я ведь вам чистосердечно… Мог бы и промолчать… — А в темных глазах отчаяние.

— В салоне машины старались не наследить?

Он кивает.

— А следы все равно оставили… Что ж вам не чистосердечно? Другого пути ведь и нет!

Камилов снова опускает голову.

— А насчет срока наказания, — продолжаю, — так это не по адресу обратились. К тому же у меня к вам еще несколько вопросов. Постарайтесь ответить так же «чистосердечно»… У вас в квартире изъяты не все деньги, похищенные в «Бирюзе». Где остальные?

Камилов долго молчит, потом с трудом зло выдавливает из себя:

— На знакомую потратил.

— На кого именно? И как?

— Серьги ей бриллиантовые купил…

И он рассказывает об Изотовой. Догадывается, что знаем о ней.

— А Нину, значит, в отставку? Как же так?

Он снова усмехается.

— Почему сразу не улетели с Изотовой?

— Билетов на самолет не было. Не повезло.

Камилов горбится от вопросов, весь взмок. Но мне еще надо вернуть его к истории с Ладыгиными, и я снова спрашиваю:

— Ну а что же вы о Пикулине не вспомнили? Отбывает срок парень, а мог бы стать отличным спортсменом. Интересовался, женились ли вы?

Лицо Камилова деревенеет.

— Вы и об этом узнали?

— О чем? Расскажите!

И он опять рассказывает. Все рассказывает! Не успеваю записывать. А когда Камилова уводят, еще долго с неприятным чувством вспоминаю его усмешки, недобрый взгляд.

Звонок телефона отрывает от невеселых дум. Поднимаю трубку и слышу приглушенный голос Белова:

— Ну? Что у тебя?

— Все в порядке, — говорю спокойно, — Завьялова и Камилов во всем признались.

— Вот и отлично! Теперь что ж — домой собираешься? Восьмой час вечера!

— Иду, Александр Петрович, иду! Если бы вы знали, как мне сейчас надо быть дома!

— Тогда не задерживайся. Будь здоров!

В трубке раздаются гудки. Убираю в сейф бумаги и торопливо выхожу на улицу.

Еще светит солнце, но воздух уже не такой жаркий, как днем. Взять бы сейчас с собой Елену и махнуть на речку. Вода, наверное, прелесть. А я еще ни разу не искупался.

Но Лены нет дома,

— Пять минут, как ушла — говорит Екатерина Ивановна, — Надо же вам так разминуться!

— Одна ушла?

— Нет, со Славиком.

Жду Лену час, другой, третий… И гнетущее чувство тоски и одиночества охватывает меня. В одиннадцать осторожно прикрываю за собой дверь квартиры, спускаюсь по лестнице. Куда я иду? Зачем?

На улице меня охватывает тревога: Лена-то со Славиком! Неужели и впрямь снова теряю дорогого мне человека?.. Но я не хочу этого. Не хочу!..

Я шагаю, сам не зная куда, ловлю взглядом редких прохожих, стараясь угадать среди них Лену… Если бы встретил ее сейчас, то уже не отпустил бы от себя ни на шаг!..

Темная, беззвездная ночь все плотнее обволакивает меня, и я благодарен ей, потому что никто не видит, как тру глаза: разве могут быть слезы у мужчины, да еще у сотрудника полиции? Так, соринка, наверное, попала?..

Вечером 7 мая 1921 года экипаж и пассажиры парохода «Сурия» стали невольными свидетелями нападения пиратов. «Сурия» принадлежала французской судоходной компании «Паке» и обслуживала почтово-пассажирские линии, связывавшие главные черноморские порты России и Турции.

Мало-помалу салон-ресторан парохода «Сурия» стал заполняться посетителями. Из дальнего угла салона — в стороне от остальных — двое мужчин наблюдали за этой многоликой говорливой публикой. Один из них, по имени Хаскелл, был американским верховным комиссаром в Армении, Срок его полномочий истек, и теперь он вместе с семьей возвращался домой. Второго звали Пьер Жантизон — он был собственным корреспондентом французской газеты «Тан».

Ужин подходил к концу, и непринужденная беседа перенеслась в курительную, примыкавшую к салону-ресторану, А между тем на корме, кутаясь в одеяла, на открытой палубе укладывались спать курдские беженцы. На капитанском мостике находились двое: старший помощник капитана Буньи и рулевой матрос.

Через некоторое время Жантизон оставил Хаскелла и направился к выходу. Вдруг Жантизон застыл как вкопанный. Двери в салон-ресторан распахнулись настежь, и на пороге возникли трое — двое мужчин и женщина. При одном лишь беглом взгляде на эту троицу Жантизона охватило мрачное предчувствие.

У всех троих лица были перепуганы, как будто они только очнулись от ночного кошмара и все еще не в силах были поверить, что страшные видения уже позади. Они стояли в дверях не шевелясь и молча взирали на сидящих в салоне пассажиров широко раскрытыми от изумления глазами — как на пришельцев из потустороннего мира.