Николай Свечин - Туркестан

Все трое: и офицеры, и унтер – скривились.

– Долго наводили! – заявил Чеботарев.

– Покажи, как надо! – обиделся Алексей.

– А вот!

Он вскинул винтовку и сразу шмальнул, не утруждая себя выцеливанием. Черная папаха полетела с дувала вниз…

– Чудеса… – пробормотал Лыков. Такого он еще не видел.

Скобеев довольно улыбнулся и сказал противным менторским тоном:

– В традициях туркестанских стрелковых батальонов, Алексей Николаевич, стрелять на «сверхотлично». А уж в Первом батальоне сплошь Вильгельмы Телли!

Тут прилетела пуля и упала к ногам полицмейстера.

– Ребята, жарь, – скомандовал Иван Осипович.

Ребята не заставили просить себя дважды, и вскоре все было кончено. Когда Алексей ворвался в калитку, на дворе всюду лежали мертвые разбойники. Только один сидел возле колодца, сложив руки на коленях.

– Чего это он расселся? – осерчал сыщик.

Полицмейстер пояснил:

– Когда барантачи сдаются, они садятся на землю.

И, подойдя к пленнику, поднял его за ворот.

– Это ты Мулла-Азиз, казначей шайки?

– Я, таксыр! На моих руках нет крови, я только считал деньги.

– На этих деньгах та же кровь, шакал! Тебе дорога в ад! Мы тебя повесим. Считай, что ты уже стоишь на сырте! [54]

– Ай, таксыр, я все скажу! Только не убивайте меня!

Казначея отдали стрелкам, чтобы те законопатили его на батальонной гауптвахте. А Скобеев повез бывших лесопромышленников в переулок Двенадцать Тополей. Оказалось, что Ольга Феоктистовна не спит. Более того, она даже не ложилась, переживала за нового жильца и его товарищей. Вдова сразу стала осматривать раненых.

Дела Титуса оказались не так хороши, как думалось изначально. Видимо, надпиленная пуля ударила в кость одним из своих осколков. Предплечье сильно болело, начали неметь пальцы. Капитан расстроился.

– Контузия – вещь очень опасная, – заявил он. – Вспомните мою руку! Так, чиркнуло, а болит до сих пор. И с каждым годом все сильнее. Срочно поехали в военный госпиталь. Только пусть сначала залатают дыру в моей фуражке, а то жена перепугается…

Но до того как увезти Титуса, полицмейстер заставил Алексея показать свою рану. За это время кровью пропиталось все: сюртук, жилет, денная сорочка. Когда сыщик стащил задубевшую одежду, вдова ахнула. Она по неопытности подумала, что рана серьезная. Лыков весь был в крови… К тому же улеглось и возбуждение от схватки, стала чувствоваться кровопотеря. Его кое-как отмыли, перевязали и положили на диван. В госпиталь решили не везти – пусть отлежится. Полицмейстер уехал вместе с Яаном, стало тихо, и Лыков впал в забытье. Очнулся он часа через два. Ольга Феоктистовна стояла над ним встревоженная, готовая выполнить любую просьбу. Он взял вдову за руку и притянул к себе. Женщина не сопротивлялась.

Следующие два дня Лыкова никто не беспокоил. К обеду появлялся капитан Скобеев и рассказывал новости. Титусу наложили на контуженную руку лубок и оставили в госпитале. Похоже, кость дала трещину. Съездил мирный человек поторговать шпалами… Алексею было очень неловко. Хотя Яша сам все решил, но выходило, что он подставил голову под пули за выгодный контракт для семейства Лыковых. Конечно, Алексей поступил бы точно так же! Но эти мысли не помогали.

Власти были очень довольны ликвидацией шайки барантачей в столице края. Абнизов показал тайные захоронения на заброшенном кладбище Янги. В склепах отыскали восемь тел… Барон Вревский сначала разгневался, что полиция так поздно узнала о существовании шайки. Но Нестеровский унял его. Разбойники действовали расчетливо, трупов не оставляли. А в Ташкенте всегда столько приезжих… Полиция сделала, что могла. И капитан Скобеев, лучший сыщик Туркестана, опять оказался на высоте. Ему кое-кто помогал, но это несущественные детали…

Официально было объявлено, что шайка уничтожена полностью. Факт пленения казначея скрыли ото всех, даже от генерал-губернатора. Тому, впрочем, было все равно… Теперь Иван Осипович ездил на гауптвахту и допрашивал Муллу-Азиза. Тот юлил и врал. На очной ставке Абнизов уличил его в серьезных делах, за которые полагается смертная казнь. Вот-вот негодяй расколется. Лыкову надо поправляться скорее. Генерал Тринитатский уже в Баку!

Но Алексей торопиться не хотел. Он был в каком-то особом настроении… Ольга не отходила от сыщика ни на миг. Прислуга проявляла тактичность и в десять вечера удалялась ночевать в летнюю кухню. Они оставались одни и почти не смыкали глаз. Закончив любовные утехи, выходили во двор и плескались в хаузе. Прудик был мал, купаться его размеры не дозволяли, но окунуться с головой тоже было приятно. Вода оказалась на удивление чистой и прохладной. Переулок Двенадцать Тополей начинался прямо у арыка Гадраган, и вода не успевала стать грязной.

Мужчина и женщина, нагие и счастливые, вылезали из хауза и рвали с лозы кислый неспелый виноград. Словно в раю, думал Алексей… Над головой Бог раскидал крупные южные звезды. Часть неба закрывали бастионы крепости. На Воскресенском базаре гармоника наигрывала «Матаню», и нет-нет да посвистывали городовые. Насладившись ночными звукам и видом звезд, они возвращались домой. И там Ольга начинала расспрашивать Алексея.

Она мало говорила о себе, мало и неохотно. Сообщила лишь самое необходимое. Родилась в семье офицера. Окончила пансион в Оренбурге, дающий гимназический аттестат. Вышла замуж за поручика Перешивалова без особой любви, хотя он ей и нравился. Надо было слезать с шеи старика-отца, а он сделал предложение. Ну и зажили.

Очень скоро выяснилось, что детей она родить не сможет. Муж охладел – то ли от этого, то ли по другим причинам. Все время Владимир теперь проводил в батальоне, возвращался домой к полуночи, усталый и раздраженный. Потом добрые люди сообщили Ольге, что в казарме ее мужа давно не видели. Полуроту свою он забросил, а пропадает по двум адресам. Первый адрес был на Старогоспитальной улице, где интенданты винтили по-крупному, проматывая ворованные деньги. Там молодого стрелка быстро научили всему плохому. А второй адрес оказался еще хуже. В доме Хаким-ходжи на Садовой проживала некая учительница музыки. Уроки она давала не маленьким девочкам, а тем же интендантам, у которых карманы лопались от ассигнаций… Поручик с месячным жалованьем 67 рублей плюс 9 рублей квартирных был среди этих богачей никто. Ну, по 30 копеек в сутки еще доплачивали в карауле, и столько же, когда войска стояли в летних лагерях на Ханум-арыке. Не больно поиграешь! Но поручику нравилась угарная жизнь, с шампанским каждую ночь и с кружевными панталонами музыкантши. В конце концов Владимир залез в полуротные «хлебные» деньги. Верх позора!